Машина снов
Шрифт:
– Я служу престолу Юань не из корысти, – с демонстративной гордостью ответил Марко, с удовлетворением отметив, что его неприкрытый жест подобострастия вызвал доброжелательное шевеление на лице богдыхана.
– И всё же? – с неподобающей настойчивостью, словно пытаясь отмахнуться от юноши, спросил начальник протокола.
– Когда-то Великий хан даровал мне меч. Он считается драгоценным, но мне он дорог исключительно как знак высочайшей милости со стороны императорского двора, – стараясь подражать слащавости придворного, проговорил Марко. – Недавно, из-за моего недостойного поведения и интриг, посредством коих мне пытались придать чуть ли не образ какого-то бунтовщика, он был изъят на временное хранение. Я очень просил бы вернуть мне его. Либо забрать
– Мы думали, ты в первую очередь поинтересуешься судьбой своих родных, – с некоторым удивлением полувопросительно-полуутвердительно ответил старый катаец.
– Моя судьба, а стало быть, и судьба моей семьи целиком находится во власти императора, – ответил Марко, низко склонив голову. Чувяки начальника протокола шевельнулись. Сверху послышался быстрый шёпот, в котором Марку удалось лишь различить слова «преступно» и «опасно». Трон скрипнул.
– Б-б-будет так, как ты сказал, м-мальчик, – раздался слабый хрипящий голос Хубилая. Марко поднял голову и увидел, как начальник протокола задом вкатывается обратно в тень колонны, совершенно сливаясь с нею своим бесформенным чёрным одеянием. – Но тебе п-пока нельзя… входить в мои покои с оружием, как… раньше.
– Повинуюсь вашей воле, государь, и благодарю за милость, – сказал Марко.
Хубилай устало откинулся на услужливо подоткнутое лекарем одеяло, и Марко снова поразился тому, как быстро высохло некогда могучее тело: раньше богдыхан еле втискивался в узковатый трон, а сейчас на сиденье хватало места и для парчового покрывала, и для нескольких подушек. Хубилай шевельнул пальцами, и У Гуань-ци кивком показал Марку на двери, мол, ступай.
Марко, пятясь и кланяясь, вышел вон. За воротами покоев к нему подошёл улыбчивый непалец со знаком Золотой сотни на грудном щитке и коротким кривым мечом у пояса и протянул обёрнутый в парчу длинный свёрток. Сердце Марка дрогнуло от радости, почувствовав, что под драгоценной пеленой поёт сталью покрытый зеленоватой патиной меч. Его меч.
– Контяк-мирген ношоль то, сьто ты велель сыскати, – с сильным акцентом сказал непалец. – Он велель казать, никатории лиуди знают, где ты бываль сиодня ночь. Нузьно осторозьней.
– Я тебя не знаю, – ответил Марко.
– Я просьто письмо. Зивое письмо. Не нузьно знати меня, – ещё шире улыбнулся непалец, настойчиво сунул меч Марку в руки, формально поклонился и быстро ушёл, оставив после себя неприятный беспокойный осадок.
В другое время Марко бы действительно разволновался, попытался бы найти понятное оправдание своим действиям, но сейчас он решил поторапливаться. На треволнения, переживания и прочее самоедство у него не оставалось ни времени, ни сил. Он развернул парчу и потянул на себя знакомую рукоять. Меч блеснул тёплым зелёным отсветом, сердце в ответ стукнулось предчувствием скорого расставания – Марко не верил, что меч снова вернётся к нему, но знал, что с ним делать. И делать это нужно было как можно скорее. Но сначала надобно было б проверить, что произошло с Хубилаем.
«Хубилай», – произнёс он вслух. И вздрогнул от приступа нахлынувшей ненависти.
Дворцовая библиотека в Тайду превосходила свою предшественницу в старой столице не только количеством текстов, которые хранились на её полках. Здание, которое Хубилай отрядил под книгохранилище, сперва предназначалось для проживания некстати забеременевших наложниц, большое, очень светлое, словно бы воздушное. У Гуань-ци сказал, что благотворная ци не должна встречать препятствий, её привольное течение нужно обеспечить отсутствием острых углов, а каждое окно особым образом защищалось амулетами и витражами. В резных ставнях пропилили защищающие орнаменты, и солнечный ливень, хлеставший днём через оконные проёмы, разбивался на множество мозаичных кусочков, играющих и переливающихся золотым ковром.
Но потом старшая фрейлина, госпожа Цао (о которой злословили, что ещё её дед был чумазым кузнецом, а мать стирала бельё в Тайду) сочла помещение неуютным, нажаловалась
Так библиотека переехала в монументальный добротный павильон, словно паривший над десятком ручьёв, чья почти неподвижная поверхность играла всеми оттенками нефрита. В ясный день все окна раскрывались особым механизмом, приводимым в движение длинной бамбуковой оглоблей, а высоченные вертикальные жалюзи таким же образом выставлялись так, чтобы прямые солнечные лучи не вредили свиткам, не желтили бумагу и не высветляли тушь.
Марко легко поднялся на высокое крыльцо, оглянулся на крохотную меленку, вертевшуюся под несильным напором ручья. Издавать приятный стрекочущий звук – единственная цель, с которой её тут соорудили. Стрекотание девяти колёсиков накладывалось на тонкий звук от колокольцев у круглых ворот, рассеивая дурные чары и умиротворяя природную ци, разбивая слишком янскую волну и подкармливая струи инь. Ослепительно белая цапля медленно проскользила над тёмно-нефритовой водой и, не подняв ни единой капли воды в воздух, опустилась на отмель, горделиво распустив снежные крылья.
«Как же мне будет не хватать всего этого, – с тоской подумал Марко. – Какая могла бы быть страна! Рай земной». Он вошёл в приятный полумрак, разбитый на тысячи тончайших солнечных кубиков, показал двоим стражникам у входа львиноголовую пайзцу и, с трудом удерживаясь от желания по-детски поскакать по коридору, подошёл к дверям центральной залы. Взялся за ручки дверей. Остановился. Упёрся лбом в высоченные створки.
Сердце колотилось. Как ненормальное. Старик. Ну, здравствуй. Старый друг. Как же я счастлив видеть тебя живым, слепой чёрт! Он помедлил ещё несколько секунд, и ждал бы ещё, но надтреснутый голос библиотекаря задорно проскрипел сквозь двери:
– Я слышу твоё дыхание, Марко! Входи наконец!
Он сидел на полу, посреди горы разбросанных свитков, водя по их исписанным поверхностям чуткими пальцами, чуть вздрагивавшими, словно моргающие веки.
– Как твоя голова? – вместо приветствия засмеялся Марко. – Если от этого чжуншаньского вина засыпают на тысячу дней, то каково же тогда похмелье?
– Мне не до похмелья, Марко, – улыбнулся в ответ слепец. – Я хочу собрать историю династии Юань, от Тэмуджина и до наших дней.
– Я назвал бы это благородным занятием, когда б не последние перемены во дворце.
Библиотекарь перестал улыбаться, ощупью нашарил на полу свою любимую тросточку, не спеша поднялся и, дойдя до низенького скрипучего кресла, забрался на него с ногами, уютно сложив сухие ноги, проступавшие сквозь хлопчатые шаровары острыми углами.
– Мы спим или бодрствуем? – попытался пошутить Марко.
– Для слепца нет большой разницы, – попытался пошутить в ответ старик, но беседа не клеилась.
Библиотекарь доброжелательно смотрел перед собой, пока его пальцы, словно отдельно от него самого, мелкими, почти незаметными движениями ощупывали палочку. Даже песок, вечно танцующий вокруг Марковых сапог, внезапно замер. Воздух застыл. В полуоткрытую дверь виделось, как стеклянные жёлтые лучи пробивают полумрак коридора. Почти неслышно там скользил в мягких войлочных туфлях пожилой охранник, свет полосами струился по его отрешённому лицу. В окно слышался стрекот меленки у ворот. Приглушённо переговаривались колокольцы.