Машина желаний (сценарий). Вариант 2
Шрифт:
— Помогите! — из последних сил кричит он.
Проводник оборачивается. Неподдельный ужас изображается на его лице.
— Ты к-куда? — хрипло кричит он и, расплескивая грязь бредет к Профессору. — Рюкзак! Рюкзак сбрось!
Профессор мотает головой, торчащей над поверхностью жижи.
— Жердь! — сипит он. — Дайте мне жердь!
— Бросай рюкзак, тебе говорят!
— Рюкзак сними, идиот! — визжит Писатель, беспомощно барахтаясь в грязи.
— Же… — Профессор уходит в болото с головой, снова выныривает и ревет страшным
Он пытается схватиться за протянутую жердь, промахивается, потом, наконец, ощупью находит и вцепляется в нее обеими руками.
С трудом они выкарабкиваются на сухой глинистый склон.
— Ну и утонул бы, как топорик, — ворчит проводник. — И меня бы с собой утянул. Остался бы писатель один по трясине ползать. Вцепился в мешок свой!
— Нечего было туда лезть, — огрызнулся Профессор.
— Не твоего ума дело, куда мне лезть…
— Вот и мешок мой — тоже не твоего ума дело!
— Что у вас там — сокровища? — раздраженно прикрикивает Писатель, но Профессор не обращает на него никакого внимания.
— Это просто уму непостижимо! — говорит он. — Идем по прекрасной ровной дороге, и вдруг он лезет в эту… выгребную яму!
— Чутье у меня, ты можешь это понять или нет? Чутье!
— Хорошенькое чутье!
— Вот дурак очкастый. — Проводник хлопает себя по коленям, с него ссыпаются ошметки присохшей грязи.
— Мое зрение — это не ваше дело. И вообще — хватит. Глупо.
— Не глупо. А тебе жердью этой надо бы промеж ушей! Дай сюда бутылку… Это надо же — из-за пары грязных подштанников чуть в рай не отправился.
— Какие подштанники? — спрашивает Писатель.
— Ну что там у него в мешке? Ну, консервы…
— Какие к черту консервы! Не мог я его отцепить, не мог! Я бы потонул, пока его отцеплял, черт вас всех дери!
— Ладно. Хватит… — Проводник поднимается и, наморщив лоб, оглядывает местность. — Куда же это нас занесло? Место какое-то незнакомое… Вот ведь сволочь Дикобраз — ничего у болота не указал, а там что-то определенно есть… Может быть, конечно, уже потом появилось, после него…
— Кстати, — подает голос Профессор. — Дикобраз — единственный человек, который дошел до того места?
— Других не знаю.
— А были такие, которые шли, но не дошли? — спрашивает вдруг Писатель.
— Были и такие. И я ходил, да не дошел.
— А зачем они шли? — спрашивает Профессор.
— Кто за чем… В основном за деньгами, конечно. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты идешь? Хочешь скажу? В экспедицию тебя не взяли, вот ты и решил им всем доказать. И правильно! Понимаешь? Свои личные дела поправить, открытие какое-нибудь сделать, чтобы все ахнули. Вот, мол, оказывается, профессор-то у нас какой, дать ему Нобелевскую премию!
— Ну, а вы? Вы зачем идете?
Некоторое время проводник неприязненно молчит.
— У меня дела свои… семейные.
— Как у Дикобраза? — тихонько спрашивает Профессор.
Проводник
— Ты меня с ним не ровняй, — произносит проводник угрожающе. — Ты его не знал, в глаза не видел, и меня ты не знаешь. Так что нечего нас ровнять.
— Никто никого не знает, — говорит Профессор, не открывая глаз.
— Да бросьте вы в самом деле! — с раздражением говорит Писатель. — Никто никого не знает, видите ли! Тоже мне — бином Ньютона! Семейные дела у него… Проигрался на скачках, дома жрать нечего, работать не хочет, потому что сроду был люмпеном… А насчет спиртного мы весьма даже повадливы, и в картишки не прочь… А жена, конечно, лахудра и ведьма, пилит, деньги, мол, давай… И детей куча, и все бандиты, из участка не вылезают… Никто никого не знает! Тоже мне — проблема!
На протяжении этой речи проводник наливается кровью, пытается что-то сказать, прервать, но не может. И только когда Писатель умолкает, он, наконец, выдавливает из себя:
— С-сам ты… да как ты про меня можешь? Что ты про меня можешь знать? Писателишка ты задрипанный, шкура продажная… Тебе стены в сортирах расписывать, дармоед… А дочь у меня — ты знаешь? Что она калека от рождения — это ты знаешь? Я по Зоне ходил — а она за это расплачивается! Ребенок, а ее дразнят, потому что она слепая и на костылях ходит! Все, что из Зоны приносил, на докторов ухлопал, а они уже и не обещают ничего. Тоже профессора. Вроде вас!.. Э, что с тобой разговаривать, с заразой!
Он резко поднимается и скрывается за холмом.
— Зря вы так, — говорит Профессор.
— Что — зря? Ну что — зря? Врет же он все. Только что придумал. Я же его насквозь вижу!
— Нет-нет. Я ведь его давно знаю. Биография у него страшненькая. Сталкером стал еще мальчишкой, в тюрьме сидел несколько раз, калечился, и дочка у него на самом деле мутант, «жертва Зоны», как пишут в газетах. Он несколько лет назад работал у меня в институте лаборантом, так что я…
— Все равно врет. Не в дочке дело. Насчет дочки ему сейчас в первый раз в жизни в голову пришло. А просто люмпен не любит, когда его называют люмпеном. Он нуждается в высоком штиле, ему благородство чувств подавай… Граф, швырнув перчатку, гордо удалился. А домой он вернется с мешком денег, вот увидите…
— Чувствуется рука мастера. Ладно, не в этом дело.
Пауза. Затем Профессор ухмыляется:
— С добычей вернулся — счастье. Живой вернулся — удача. Патрульная пуля — везенье. А все остальное — судьба.
— Что это за унылая мудрость?
— Местный фольклор. Вы все время забываете, что мы находимся в Зоне. В Зоне нельзя делать резких движений и допускать резких высказываний.
— Виноват. Только не люблю я, когда вокруг простых вещей разводят философические сопли.
— А что вы вообще любите?