Маска Лафатера
Шрифт:
В школе я ограничился стандартной программой.
При входе в здание я изучил общий план мероприятий — посмотрел, что еще интересного в нем значится:
Китайская кухня — легко и просто для каждого.
(Сверху розовым фломастером кто-то приписал «& каждой!»).
Введение в черно-белую фотографию.
Коралловые рифы Карибских островов (с последующей дискуссией).
Я не переставал удивляться этим сбрендившим людям, всегда готовым самосовершенствоваться в чем угодно. Не знаете, что делать дальше? Вот, пожалуйста, курсы чего-нибудь к вашим услугам.
Более или менее прилично
Лафатер в поздние свои годы — так гласят записи — «обладал лицами», но не воспринимал каждого в отдельности, а значит, ни одного не видел. Все для него слилось в единственное общечеловеческое лицо. Немудрено. Симптом — как у алкоголиков: те под конец тоже видят лишь одно — белых мышей.
Каждое лицо противоречиво само по себе.
В этом я и сам убедился.
Например, ни одно из присутствовавших в зале восьми лиц (в тот вечер, включая меня, нас было всего девять) не давало ответа на вопрос, какие глубинные причины могли подвигнуть его обладателя к тому, чтобы провести долгие часы под сомнительным лозунгом «Кочевники расставаний».
Мужчина в зеленой куртке. Кто знает, быть может, втайне он считал себя кочевником будней. Только об этом никто еще не знал! Включая и его самого. Не потому ли он здесь? Или вон та молодая женщина в первом ряду — возможно, специалистка по экстравагантным расставаниям, пожелавшая вооружиться еще парочкой хороших идей?
Все это не было написано у них на лицах.
И на моем, разумеется, тоже, ничего не прочтешь!
«Милые мои! — думал я, в то время как мои губы машинально двигались, продолжая читать. — Знали бы вы, кто здесь перед вами стоит — кое-как замаскированное чудовище!.. — Небось не столько бы на меня смотрели, сколько косились на ближайшую дверь».
По окончании мероприятия меня повезли на машине в дом доцента ВНШ. Доцент обитал на окраине, в Фильдерштадт. Постепенно до меня стало доходить, во что я влип. В приглашении от ВНШ я поначалу оставил эту мелочь без внимания: «…мы исходим из того, что Вы предпочтете домашний уют бездушному комфорту отеля. Кроме того, это поможет нам сэкономить на расходах».
Другими словами, это означало вот что: выступление я закончил, но никакого «снятия грима» не предвидится. Едем дальше.
Сидевший за рулем доцент между тем рассказывал, кто из моих коллег по писательскому цеху ранее бывал у него в гостях. Время от времени я устало кивал. Один раз довольно резким поворотом руля он перестроился на левую полосу движения. Вскоре я увидел почему. Со стороны въезда на автобан, держась плотной цепочкой, на черную как ночь трассу внезапно вынырнуло множество совершенно одинаковых машин. Их появление будило ассоциации с фантастическими фильмами.
— На «Мерседесе» смена закончилась, — пояснил доцент. — Одни служебные автомобили.
— Да, — сказал я. — Вот он — современный человек.
Тем и ограничился мой интеллектуальный вклад в беседу до конца поездки.
Ну, наконец-то: район частных домов. Мы прибыли. Дом словно крепость. Весь в зелени, ярко освещен.
— Кстати, вы ничего не имеете против собак?
— Нет… — вздохнул я. Мне вдруг жутко захотелось провести ночь на каком-нибудь заброшенном вокзале.
— Ну,
Вышеупомянутая псина, чья демоническая морда во мгновение ока возникла в боковом окне, против меня тоже ничего не имела. Совсем напротив. Я понял это по тому, с каким интересом животное, стоило мне сделать попытку выйти из машины, принялось обнюхивать интимную часть моей фигуры. Пес был неизвестной мне породы, очень большой, очень мохнатый. Даже морда заросла так густо, так что мои строгие взгляды не находили своего адресата. Когда же мне с грехом пополам все же удалось вылезти и выпрямиться, со стороны собаки последовали радостные, любвеобильные попытки заключить меня в объятия, которые я, оберегая свое светлое пальто, отражал весьма ретиво. Тем не менее облизан я был с головы до пят.
— Видите, как он радуется?
Да, я это видел, черт побери.
Собака, явившаяся, очевидно, по собственной инициативе, была отконвоирована доцентом с места событий, что-то невнятно бурча, выражая полное непонимание и откровенно протестуя. Тем временем у открытой входной двери меня ожидала жена доцента.
— Я услышала, как вы подъезжали! — крикнула она в темноту сада. Заподозрив, что таким образом со мной фактически перешли на «ты», я догадался, до какой степени все здесь будет ужасно.
В доме отчетливо пахло псиной. Но был тут и другой запах — шел он от самого парадного входа, через все комнаты вплоть до туалета для гостей, где я мыл руки: высушенные цветы! Жена доцента явно испытывала особое пристрастие к ним. Немой, прорвавшийся в тяге к флористике крик души несчастной, сосланной в провинцию домохозяйки?
Я основательно высушил руки. От них пахло лавандой.
Хозяйка оказалась очень приветливой. У нее еще оставались дела на кухне — то была открытая американская кухня, отделенная от гостиной первого этажа одной лишь стойкой, — и она спросила, не хотел бы я для начала позвонить домой.
Неплохая идея.
Но вместо номера Эллен — спохватился я лишь тогда, когда включился автоответчик, — я по ошибке набрал свой собственный. Послушал себя. Просто не мог оторваться от звука собственного голоса. Дождавшись, пока отпищит сигнал, начал говорить.
— Привет, как дела?.. Что ж, я рад. У меня тоже.
(Говорить свободно было нельзя. Я находился в кабинете доцента, и дверь была приоткрыта.)
— Где я? В Фильдерштадт, — просипел я сдавленным голосом и понял вдруг, что вынужден бороться с подступившими слезами. В этот момент снаружи, как нельзя более кстати, залаял пес… — Счастливо! Еще позвоню. Я люблю тебя!
Я бережно опустил трубку на рычаг, сделал глубокий вдох и вернулся в комнату.
— Там все в порядке? — спросила жена доцента.
— Да, лучше не бывает.
Доцент тем временем тоже вернулся в дом и погрузился в глубокое кресло буйволовой кожи. Его высокие колени, обтянутые брюками из кордовой ткани и сейчас в согнутом состоянии доходившие примерно до уровня лопаток, как бы вопрошающе вонзались в пространство комнаты. Он набил себе трубку. Все это уж больно отдавало перспективой «уютного вечера». На всякий случай я зевнул. На столе — сырное печенье, белое вино. Скучные, вымученные разговоры ни о чем.