Маска Лафатера
Шрифт:
Незадолго до полуночи хозяйка показала мне наконец мою комнату. Это была «комната Нади». Взрослая дочь уехала на год в Торонто работать компаньонкой.
Комната без сухих цветов. Зато все стены сплошь увешаны плакатами с художественных выставок ранних девяностых. Ладно, это еще куда ни шло.
Оставшись наконец один, я сел за узкий письменный стол и долго созерцал фотографию лошади. Затем осторожно прислонился лбом к покрывавшему стол холодному стеклу. Я сам себе казался багажом, отправленным не по адресу.
Итак, на будущее: впредь все приглашения детально изучать под
Ночью я проснулся. Сначала даже не сообразил, где я. Так темно… Потом мелькнуло: я попал в руки похитителей. Они держат меня в заложниках на третьем этаже частного дома. Внизу собака — следит, чтобы я не сбежал. Вот почему я — что самое прискорбное — опасаюсь даже выйти в туалет. Может, собака и весь дом патрулирует? Точно! Пес притаился за дверью, только и ждет, что я сделаю неверный шаг… Но такой радости я ему не доставлю! Лучше уж в туалет не ходить.
Часы пробили дважды. Затаив дыхание, вслушиваюсь в чуждую мне тишину. Вспоминаю, что ребенком периодически мочился в постель. Но все равно делаю вид, будто сплю, и через некоторое время действительно засыпаю…
— Не так громко, Борис! У нас же гости.
Пробудился — и моментально понял, где нахожусь.
Собака тоже вскоре напомнила о себе. Кстати, отзывался пес — если вообще отзывался — на кличку Аякс. За завтраком он обнюхивает мои ботинки. Что бы я ни говорил, собака поднимала голову и, в изумлении разинув пасть, недоверчиво внимала мне. Я немного побаивался этого пса…
Стоп! Очень важный пункт, идеально вписывающийся в сценарий!
Общий набросок. Сцена следующая: Энслин, изображающий Лафатера, попадает в какое-то захолустье, например, в горную деревушку. Много лет назад здесь гостил и сам Лафатер. Местные жители — простые, милые сельские обитатели, ничего не замечают. Другое дело — собака!
Уговоры не помогают: «Но, Аякс, ведь это же господин Лафатер!»
А упрямый пес знай себе рычит. По-прежнему не доверяет. Его не убеждают уговоры хозяев. А они не верят ему. Вот так все просто. Между тем в Энслине просыпается неуверенность.
Пес это чувствует и начинает злобно лаять. Он скалит на Энслина свои клыки.
Они смотрят друг другу в глаза.
Ну, давай же! Выговорись, думает Энслин.
В конце концов пса запирают в наказание.
«Даже не пойму, что с ним, — извиняется хозяйка, в то время как ее муж что есть силы тащит собаку прочь. — Обычно он совсем другой».
«Ну что вы, добрая женщина. Ничего страшного. Бедное создание», — снисходительно отвечает Энслин, усмехаясь вслед псу, к которому он вдруг проникается горячей симпатией.
Полная напряжения сцена — сейчас его разоблачат, мы затаили дыхание! Но разоблачение все же не происходит…
После завтрака последовало то, о чем доцент минувшим вечером упоминал как о «маленьком сюрпризе».
— Борис, не хотел
Мальчик, наверное, лет десяти или одиннадцати, склонил голову. Из-под темной копны волос он смотрел вверх, на меня — в этот краткий миг мы поняли друг друга, мы были единственными, кто знал, что здесь происходит. Вздохнув, Борис вышел и со вздохом же вернулся в комнату со своей виолончелью.
Пока я внимал этому небольшому домашнему концерту, мать мальчика притопывала мыском ноги, кивала или незаметно покачивала головой в такт звучавшей музыке. Отец же тем временем поглядывал на меня.
Я сидел, утонув в кресле, вооруженный приветливой, кривой улыбочкой. Пока мальчик усердно играл, мне вдруг вспомнился один эпизод на тему «Воспитание детей» из Гесснеровской биографии Лафатера, который я также хотел использовать в сценарии фильма.
Однажды Лафатер пробрался в детскую, опрокинул там перечницу, расшвырял песок и чай, выдвинул ящики, набил их смятой бумагой, разбросал по столу грязные чулки, наполнил чашки клейстером — и, завершив свое непотребство, с довольным видом оглядел картину содеянного и большими корявыми буквами вывел на черной шиферной доске: БЕСПОРЯДОК.
А потом спрятался в углу.
Ничего не подозревавшие дети вошли в комнату — в ужасе всплеснули они маленькими ручками, воздев их над кудрявыми головками. Лафатер же торчал в темном углу и, ликуя, любовался плодами своих педагогических трудов.
Эпизод маленький, но немаловажный.
Литературный утренник начинался в 11.00 в Барочном зале замка, неподалеку от Штутгарта; проходил он под пышным девизом «Поэт в диалоге». Зал постепенно заполнялся людьми. Толстенькие ангелочки на голубом небосводе потолка щедро забрасывали место действия розами.
Беседой руководила молоденькая редакторша с радио, фрау доктор Гейстер.
В маленькой соседней комнате она вкратце объяснила нам — моему компаньону и мне — общие правила игры: каждый из нас должен был зачитать текст, потом обсудить его с ней. Отбор авторов проводился по принципу контраста, в связи с чем организаторы рассчитывали на жаркую дискуссию.
— Вы не против, если я на минутку оставлю вас одних? — осторожно спросила ведущая; ей еще нужно было позаботиться о технике. При этом она посмотрела на нас так, будто мы два боксера, готовые ринуться друг на друга, стоит лишь остаться без присмотра.
Однако мы мирно допили свой кофе и даже разделили апельсин, после чего еще раз тихо просмотрели свои тексты. Моего компаньона интересовал вопрос, будет ли нам возмещена полная стоимость билетов первого класса. Но этого не знал и я.
На чтении же выяснилось, что мой собеседник на самом деле был герметиком.
Я обалдел. Сейчас, на трибуне, создавалось впечатление, что этот человек просто не в состоянии связать двух слов. Стихотворение, как модераторша перед этим призналась публике, «вечно на грани немоты». В последующих стихах, соответственно, также шла речь о поэте, не сочинявшем стихи. Тема, судя по всему, была весьма актуальной и явно продаваемой. Один из текстов назывался «Прибой IV» и гласил примерно следующее: