Маска Лафатера
Шрифт:
Необузданный юнец, полный трепетного нетерпения перед грядущим, отвергнув объятия мудрейшего Провидения, избирает собственные пути, которые, подобно крыльям орла, вознесут его к храму Величия. Да исполнит же гордость душу его и подготовит ее к полету. Быстрее ветра воспарит он к безоблачным вершинам, и льстивая молва возвестит миру о его славе. Паря в вышине над головами своих сограждан, горделиво взирает он на сии ничтожные создания. Полон приятных фантазий и надежд на завоевания куда большие, обдумывает он ненароком будущее, еще более лучезарное и прекрасное. Но прежде, нежели
Non possidentem multa vocaverit Recte beatum. Rectius occupat No men beati, qui deonim Muneribus sapienter uti, Duramque callet pauperiem pati, Peiusque letoflagitium timet.
Того, кто не многим владеет, назовет он поистине счастливым. С большим же правом (досл.: правильней) на звание счастливца претендует тот, кто мудро умеет использовать дары богов, и терпением превозмогает нищету, и страшится позора больше (досл.: ужасней), нежели смерти.
Лично я, в отличие от Энслина, страшился позора не так, как смерти, однако тот факт, что ради этого письма, ровным счетом ничего мне не дающего, я рискнул подвергнуться судебному иску со стороны «Пер Кон» — «в связи со злонамеренным уничтожением уникальной исторической рукописи», следовало считать не иначе как совершеннейшей глупостью.
Я задумчиво рассматривал ведущий прямо ко мне след из крошек. Думал я о том, где мог на сей раз спрятаться от меня веник, меж тем как мысок моей ноги с любопытством вопрошал об этом ворох старой бумаги и сумрачную, наполовину заставленную пустыми бутылками нишу между холодильником и столом. И в этот момент случайно взглянул в окно… Они шли через двор замка! Женщину из управления по культуре я узнал моментально. Рядом с ней мужчина. В штатском! Вид у обоих весьма официальный.
Шикеданц вышел им навстречу. Они поговорили — скучная игра жестов за оконным стеклом: Шикеданц несколько раз важно кивнул, покачал головой, затем все, как по команде, настороженно оглянулись на мое окно.
Я отшатнулся, вытянулся, медленно, боком, шажок за шажком заскользил задом по кухонной стойке, продвигаясь в направлении коридора — как в фильме, где преследуемый ползет между 36-м и 37-м этажами, прижавшись спиной к стене дома. Бездна распростерлась перед его глазами, а он пытается бежать, переступая нога за ногу на узком выступе.
Я слышал, как они поднимались по лестнице.
Слишком поздно! Жаль. Финальную сцену я представлял себе совсем иначе:
Дверь забаррикадирована. Преследователи толкают ее, выкрикивая: «Здесь есть кто-нибудь? Мы ищем вандала, уничтожающего старинные письмена!» Нет ответа. Они, озираясь, входят в квартиру, затем в комнату. В центре комнаты стоит кресло. Оно повернуто высокой спинкой к двери. Рядом маленький столик, налитый до половины бокал коньяку, пепельница. В пепельнице сигарета, от которой поднимается тонкая предательская струйка табачного дыма. И внезапно из глубины кресла раздается голос: «Я знал, что вы придете».
Примерно так я все это воображал, но к сожалению, времени, чтобы так инсценировать собственное разоблачение меня не оставалось: в дверь позвонили. Вместо того чтобы с честью опуститься
— Добрый день, — сказал я.
— Здравствуйте, — протянула дама из управления по культуре так осторожно, будто опасалась сказать что-нибудь не то. — Да, а это господин Грундиг. Возможно, вы знакомы?
Мужчина кивнул мне. Я покачал головой — затем мы прошли в комнату и сели.
— Мне, право, очень жаль, что мы беспокоим вас, — начала дама из управления по культуре.
— Могу ли я предложить вам что-нибудь? Чай? Кофе? — Вопросы эти я задавал с нарочитой любезностью, ибо держать себя в руках решил до последнего. — Еще у меня есть печенье.
Оба синхронно замотали головами.
— А впрочем, — сказала дама, — от кофе я сейчас не отказалась бы.
Теперь захотелось кофейку и господину Грундигу.
Ну вот! Я прошел в кухню и, насвистывая, поставил греться воду.
— Это шок, — донеслись до меня слова женщины.
— Наверняка он уже знает, — негромко произнес мужчина.
Когда я вернулся в комнату, на коленях господина Грундига лежал прозрачный полиэтиленовый файл.
Прежде, чем он раскрыл его, я не выдержал.
— Вы должны мне поверить — мне жаль, что все так произошло. И мне действительно очень стыдно.
Господин Грундиг и дама из управления по культуре коротко, удивленно переглянулись. Затем оба кивнули.
— Конечно, я понимаю, это глупо. В некотором смысле даже непростительно. Но теперь-то я уже не могу ничего изменить. К сожалению. Ведь дело сделано.
Господин Грундиг в изумлении откинулся на спинку стула:
— Я и понятия не имел, что вас это все еще до такой степени беспокоит. Но тем лучше.
— Итак… — произнес я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости, — чего вы ожидаете от меня?
— Только не поймите меня превратно: речь ни в коем случае не должна быть долгой! Это ясно. Но мы в юбилейном комитете, как бы сказать, подумали: вы ведь долгие годы были учеником Кранебиттера. Ну а поскольку в следующем месяце он собрался уйти на покой — пару слов на прощальном вечере… Думаю, профессора Кранебиттера это бы очень порадовало.
Мое лицо на краткий миг словно бы обрело самостоятельность: улыбка, которую при всем желании иначе как идиотской не назовешь, перекосила его авантюрно-загадочным образом; я ощущал свой растянутый рот вплоть до самых уголков. Только потом, когда я кое-как овладел собой, ухмылка испуганно сорвалась с моих губ и упорхнула прочь.
Улетела она недалеко, тотчас приземлившись на лицо господина Грундига.
— Ну, вот видите, — обрадовался он.
Чайник, засвистев на кухне, к счастью, прервал эту неприятную сцену. С горящими щеками я вскочил и устремился туда.
Дрожащими пальцами я засыпал в фильтр доверху наполненные кофейные ложки. Кранебиттер, Боже мой, Кранебиттер!
Осторожно залил кофе кипятком и с подносом засеменил обратно в комнату.
Грундиг между тем извлек из файла бумаги.
— Кажется, между вами было немало разногласий, не так ли? Особенно после того, как вы бросили у него аспирантуру. С учетом последнего обстоятельства, для вас это неплохая возможность. После всех недоразумений…
— Боюсь, я не смогу, — тихо ответил я.