Маска
Шрифт:
Мужчина не ответил. Мелисанда захрипела, и это подействовало. Он убрал вилы от ее горла, но все еще держал их в руке.
— Пожалуйста, позвольте мне встать. Неужели я выгляжу так, будто способна причинить вам вред?
Мужчина заглянул ей в глаза, а потом опустил вилы.
— Вставай, Мехтильда. Твоя история кажется мне правдивой. У господина действительно была сестра в Эсслингене. — Он смерил ее взглядом. — Господи, ну ты и худосочная. Тростиночка, да и только. Пойдем, детка, Ида тебя накормит, а потом уйдешь.
Мелисанда с трудом поднялась на ноги, все тело у нее затекло. Она поспешно
Она вышла за ним на улицу. Глаза ей застила тугая пелена дождя. Едва видя, что происходит вокруг, Мелисанда последовала за мужчиной в небольшое каменное сооружение. Над каминной трубой вилась струйка дыма.
— Ты поймал этих воришек?
У плиты стояла пожилая женщина и что-то мешала в горшке.
— Одну привел с собой, — улыбнулся ее муж.
— Герман! — Женщина испуганно обернулась, увидела Мелисанду и удивленно подняла брови. — Ты кто, детка?
— Это Мехтильда. Сестра Вайгелина прислала ее сюда служанкой. Она, должно быть, не знала, что тут случилось.
Старушка покачала головой, седая прядь выбилась у нее из-под чепца.
— Тебе придется вернуться в город, детка, — мягко произнесла она. — Тут нет работы для служанки. На весь хутор остались только мы с Германом, а заработка едва хватает на двоих. Ты можешь поесть с нами, чтобы подкрепиться перед дорогой. — Женщина указала на стол. — Присаживайся.
У стола стояли два грубо сколоченных стула, в комнате бродили две худосочные коричневые курицы, выискивая в сене на полу крошки.
— А что там с воришкой? — спросила она у Германа. — Ты его поймал?
Мужчина покачал головой. Теперь, когда Мелисанда разглядела его при свете, она поняла, что Герман уже совсем стар. Наверное, она даже сумела бы выбить вилы у него из рук.
— Тот парень убежал. Забрал три яйца и кусок ветчины. Я его поймал на пороге винодельни. Может, надеялся разжиться винцом, но, увидев меня, рванул так, что аж пятки засверкали. — Старик недоверчиво уставился на Мелисанду. — А может, он и не винцо там искал… а свою подельницу. Ты же не с ним пришла, а?
— Нет, я шла сюда одна.
Герман задумчиво прищурился. Похоже, слова Мелисанды его не убедили, и он уже собирался спросить что-то еще, но его жена поставила горшок на стол, и Герман начал молиться.
Каша была слипшейся и безвкусной, но Мелисанда набросилась на еду с таким аппетитом, будто ее угостили жареным фазаном. Уже через несколько мгновений ее миска была пуста. Мелисанда с сожалением посмотрела на ложку, но удержалась и не стала облизывать ее.
— Что тут случилось? Почему все ушли?
— Тут было много горя, девочка, — с горечью сказала Ида. — Некоторые говорят, что хутор Вайгелина проклят.
— Это чушь, жена. Зачем зазря языком-то молоть? — проворчал Герман, скрестив руки на груди.
— Горе есть горе. Я говорю только то, что сама знаю.
— Ох, как хочешь, — буркнул Герман. — Только меня этим не донимай. Пойду шкуры проверю. Хорошо, что этот воришка их не нашел. — Он встал и вышел под дождь. На крыльце он оглянулся. — А когда вернусь, тебя тут уже быть не должно, Мехтильда, или как там тебя зовут. Таким, как ты, у нас делать нечего. Девчонка сама по дорогам
Мелисанда понурилась.
Старушка потрепала ее по руке.
— Не расстраивайся, детка. Он не со зла. Он ворчит, потому что жизнь у нас нелегкая. Раньше Герман был всеми уважаемым кожевенником, работал тут, на хуторе, делал седла, уздечки, сапоги шил. А я служанкой в доме у господ была. — Она вздохнула. — Все началось с того, что малыш Вайгелина в старый колодец упал. Никто не видел, как это случилось, мы его три дня искали. А как нашли, он уже мертв был. Его отец, Пауль, с ума сошел от горя. Семь лет мальцу было, единственный сын. А следующей зимой мор начался. Половину людей на хуторе выкосил. Весной некому было поля обрабатывать, за скотиной смотреть. А потом пришла засуха. Вот весь урожай и пропал. Люди с хутора начали уходить, работать было некому. А однажды господина мертвым нашли. Никто не знал, почему он умер, так в постели его и нашли. Тогда-то все и побежали. Все хутор покинули. Только мы с Германом тут остались. Да и куда нам податься было? В нашем возрасте нам работу не найти. У нас тут огород есть, две курицы, коза… Прожить можно. Герман зайцев стреляет, кожу выделывает. Шкурки продает скорнякам в Урахе, ему на рынке торговать нельзя, потому что он не в гильдии. Но немного денег все же зарабатывает, мы на них запасы на зиму покупаем и ткань для одежки. — Женщина встала. — Ну, мне пора за работу.
— Я могла бы вам помочь, — предложила Мелисанда.
Ида покачала головой.
— Нам самим не хватает, мы три рта не прокормим.
Помедлив, Мелисанда вытащила из кошеля пару монет и положила на стол.
— Я собрала немного денег. Заплачу вам за жилье. Поверьте, я привыкла к тяжелой работе, хотя по мне, может быть, этого и не видно. Кроме того, я разбираюсь в целительстве. Прошу вас, не отсылайте меня прочь!
***
Город Урах раскинулся у подножия горы. Ливень прекратился, но еще моросило. Мимо величественных городских стен нес на север свои воды Эрмс, вспенившийся от дождя.
Скрытый низко нависшими тучами, над городом возвышался замок Хоэнурах. Замок, город, река — все это казалось ненастоящим, как старый гобелен с поблекшим от времени рисунком.
Дитрих встряхнулся. Он продрог, одежда вымокла, холод подбирался все ближе. Лису хотелось спуститься в долину, устроиться поудобнее в какой-нибудь таверне, развеяться за кувшином вина, позабавиться с прелестницей-служанкой.
Он раздраженно сплюнул на землю. Проклятый дождь размыл следы палача по ту сторону заброшенного хутора. Когда Дитрих проснулся утром, уже лило как из ведра. Несмотря на это, он тщательно обыскал окрестности. Вскоре он понял, что на заброшенном хуторе живут старики — пожилая супружеская пара. Вначале Лис подумал, не перерезать ли им горло, чтобы они невзначай не выдали его преследователям, но потом решил, что такая резня привлечет слишком много внимания. В конце концов, старики не видели его лица, а воришек в округе хватает. А вот лицо Лиса они ни с каким другим не спутали бы. Дитрих невольно провел кончиками пальцев по страшному шраму, тянувшемуся через все лицо.