Шрифт:
Глава 1
Запоздалая зима оказалась неожиданно суровой, словно обрушившиеся во второй половине февраля обильные снегопады и пришедшие им на смену трескучие морозы изо всех сил стремились наверстать то, что было упущено в декабре и январе. Опрометчиво брошенные у бровки тротуара старые автомобили на долгие недели оказались погребенными в толще смерзшихся до каменной твердости грязно-серых сугробов, и их лысые летние покрышки намертво вросли в темный городской лед. Свирепо рычащие и отчаянно воняющие соляркой снегоочистители проползали мимо них и, будучи не в силах убрать от бордюров эти надежно защищенные правом личной собственности ледяные могилы, наваливали на них все новые и новые груды грязного снега, превращая их в подобия скифских курганов — таких, какими
Однако, какой бы беспросветной ни казалась повисшая над городом в конце февраля серая морозная хмарь, разоритель снежных курганов уже был недалеко и готовился к победоносному вступлению в продрогшую Москву. По ночам морозы были еще крепки, а днем солнце если и выглядывало из-за туч, то лишь ненадолго, но сугробы каким-то непостижимым образом все равно таяли.
В эту нестойкую, переломную пору в преддверии первых весенних оттепелей по пустынной аллее медленно катился, громко хрустя ледяной крошкой, покрытый белесыми разводами соли «мерседес». Кое-как расчищенная дорожка между высокими, намертво схваченными коркой наста сугробами была узкой, всего на полметра шире машины, но водитель, пожилой, кряжистый и немногословный, ничуть не переживал по этому поводу. Ему доводилось водить машину и в снежный буран, и по сугробам, и в паводок, когда пол кабины покрывала мутная ледяная вода, и сквозь огонь, под градом пуль и осколков. Не многие из автомобилей, которыми он прежде управлял, дожили до списания «по возрасту»; чаще всего они погибали насильственной смертью, и каждое такое происшествие оставляло на теле водителя памятную отметину — шрам от ожога, пореза или пулевого ранения. Случалось, и не раз, что вместе с автомобилем погибал пассажир, а водитель, пройдя сквозь огонь, обнаруживал, что вывез из пекла труп (а бывало, что и не один). Короче говоря, перспектива забуксовать в снегу посреди огромного мегаполиса или содрать с полированного борта немного краски, задев им обледеневший сугроб, вряд ли могла напугать этого человека.
Его пассажир производил впечатление человека, привыкшего быстро принимать решения и отдавать приказы, которым окружающие повинуются мгновенно и беспрекословно. Или чиновник очень высокого ранга, или генерал — один из тех, кто последний раз выходил строевым шагом на плац, чтобы получить лейтенантские погоны, и кто надевает мундир примерно раз в десять лет.
— Стой, — негромко приказал пассажир.
Аллея, просматривавшаяся метров на двести, до ближайшего поворота, по-прежнему была пустынна, но водитель, не рассуждая, плавно, с осторожностью утопил тормозную педаль. Он отлично помнил, что тормоза «мерседеса» оснащены антиблокировочной системой, практически полностью устраняющей риск скольжения юзом, но по-прежнему доверял своим ощущениям больше, чем самой хитрой и надежной технике.
Машина остановилась. Лицо у пассажира было хмурое, как будто ему хотелось проворчать что-нибудь недовольное или хотя бы просто закряхтеть, но он сказал только: «Вернешься на это место через двадцать минут» — и вылез из нагретого, приятно пахнущего натуральной кожей и освежителем воздуха салона на мороз. Голова у него была непокрыта. Водитель оценил не сулящее ничего доброго выражение лица начальника, прикинул, каково это — в таком возрасте провести двадцать минут без шапки на морозе, — и решил рискнуть. Перегнувшись через спинку, он нашарил на заднем сиденье шапку — видавшую виды, когда-то довольно дорогую ушанку, начавшую терять мех примерно тогда же, когда ее хозяин волосы, то есть уже давненько.
— Шапку забыли, товарищ генерал, —
— Спасибо, Иваныч, — коротко произнес генерал, нахлобучил шапку на голову и отвернулся. Настроение у него действительно было не из лучших.
Водитель подавил вздох, нажал на кнопку стеклоподъемника и дал задний ход. Окутанная рваными клочьями белого пара из выхлопной трубы машина, пятясь и недовольно подвывая движком, скрылась за дальним поворотом аллеи. Генерал даже не оглянулся. Засунув руки в карманы длинного кашемирового пальто, он неторопливо зашагал вперед. Мелкие ледышки хрустели под ногами, дыхание паром вырывалось изо рта. Ноги в тонких кожаных туфлях почти сразу начали мерзнуть, свежевыбритые щеки пощипывало, но в сыром холодном воздухе уже угадывалось дыхание весны — пока что едва уловимое.
Человек возник посреди аллеи в пяти шагах от генерала словно бы ниоткуда. Произошло это, как всегда, внезапно и беззвучно; генерал этого ждал, но ему все равно было трудно отделаться от привычного ощущения, что его визави знается с нечистой силой и только что у него на глазах материализовался прямо из повисшей над землей сыроватой морозной дымки.
— Бонжур, мон женераль! — явно дурачась, воскликнул этот тип. Темные солнцезащитные очки, которые он носил, не снимая даже в такую вот пасмурную погоду, как всегда, мешали разглядеть выражение его глаз. Генерал вдруг почувствовал, что видеть это выражение ему сейчас важно, как никогда. — Какая приятная неожиданность! Какими судьбами?..
— Перестань паясничать, — с напускной строгостью сказал ему генерал. — Хороша неожиданность! Как будто это не ты назначил мне встречу… Кстати, неужели для этого нельзя было найти местечко потеплее?
Пожав друг другу руки, они плечом к плечу медленно двинулись по аллее. Генерал заметил, что ледяная крупа, продолжая громко хрустеть под его туфлями, не издает ни звука, когда по ней ступает его спутник.
— Местечек потеплее в этом городе сколько угодно, — делаясь чуточку серьезнее, согласился человек в темных очках. — Помните анекдот, где один еврей жаловался на русских: они-де захватили себе все теплые местечки — все котельные, литейные и прочие горячие цеха, а бедному еврею достался неотапливаемый склад?..
— Твои намеки, Глеб Петрович, иногда бывает трудно понять, — морщась, проворчал генерал. — А уж про твои шутки я вообще не говорю. Чувство юмора у тебя чем дальше, тем специфичнее…
— Тоньше, — поправил Сиверов. — Видимо, оно уже истончилось настолько, что окружающие перестали его замечать…
— Вот-вот, — с иронией поддакнул генерал. — Так к чему эта сказочка про замерзшего еврея?
— К тому, — с готовностью откликнулся Слепой, — что в тепленьких местечках уютно не только нам с вами, но и тем нехорошим людям, которым до смерти охота узнать, о чем мы с вами секретничаем.
— А ты намерен секретничать?
— Разумеется. Я, конечно, соскучился, но не до такой степени, чтобы ставить из-за этого под угрозу срыва всю операцию.
— Хочешь сказать, что у тебя была веская причина назначить мне встречу в обход обычных каналов связи?
— Так точно, — теперь его голос звучал сухо и деловито. — Развитие ситуации ускорилось, Федор Филиппович. Не знаю, что послужило причиной, но, кажется, меня готовы принять на работу.
— Вот как?
Уловив в голосе генерала искреннюю заинтересованность, агент по кличке Слепой печально улыбнулся.
— Так точно, — повторил он. — Осталась самая малость: доказать, что я тот, за кого себя выдаю, то есть профессионал высокого класса.
— Иными словами, ты должен провести акцию, — проворчал генерал. — Черти, моего слова им уже мало!
— В том-то и дело, — с наигранным сожалением подхватил Слепой. — У меня сложилось впечатление, что они вам не очень-то доверяют. Я бы даже сказал, совсем не доверяют.
Генерал остановился. Темные очки, из-за которых его лучший агент получил свое прозвище, оставались непроницаемыми. В них отражалось низкое серое небо, путаница голых ветвей и на этом фоне — уменьшенная, искаженная выпуклостью линз фигура Федора Филипповича, из-за нахлобученной на голову старой ушанки похожая на странный, нелепый гриб, который, не дожидаясь лета, вырос прямо среди февральских сугробов.