Масонская касса
Шрифт:
К концу этой тирады тон у него был уже не менторский, а в высшей степени ернический, однако Клещ все-таки счел своим долгом оскорбиться.
— Беги, — проворчал он, — стучи, покуда кто-нибудь не обскакал.
— Об этом надо подумать, — задумчиво произнес Диван, заслужив быстрый косой взгляд Клеща. — Я вот не помню, есть у нас в Уголовном кодексе статья за недонесение? Раньше, кажется, была, а как сейчас, не знаю…
Дорога, по которой они теперь ехали, представляла собой две узкие, укатанные и разъезженные до стеклянного блеска колеи, которые, извиваясь, как парочка мучимых несварением желудка удавов, вели куда-то в глубь заснеженного леса, накрывшего собой никем толком не считанные тысячи гектаров и где-то на востоке плавно переходящего в точно такой же лес, по неизвестным причинам именуемый
— И потом, — рассудительно произнес Диван, развивая затронутую Клещом тему, — сказка — ложь, да в ней намек…
— Какой еще, на хрен, намек? — презрительно перебил его не верящий в Деда Мороза Клещ. — Какой-то клоун, вроде нашего Киселя, байку сочинил, а мы теперь из-за него задницы будем морозить…
— Сам ты клоун, — не остался в долгу Кисель.
— Не спеши, Клещ, — миролюбиво произнес Диван. — Ты, может, не в курсе, но мы с тобой тут не первые. В позапрошлом году где-то тут трое Зиминых пацанов без следа сгинули, а в прошлом Костыль со своей бригадой сюда сунулся, и больше их никто не видел…
— Ну?! — изумился простодушный Клещ. — А я-то думал, что Костыля наш Губа… в смысле Константин Захарович, того… прибрал… Во, думаю, тезка тезку примочил!
— А ты меньше думай, старина, — посоветовал мстительный Кисель, явно не простивший Клещу «клоуна». — Это не твой профиль. Сам же видишь, хреново это у тебя получается.
— Закопаю, — далеко не в первый и даже не во второй раз пообещал Клещ.
— Так что, как видишь, намек в сказочке все же имеется, — спокойно закончил Диван. Он нажал на вмонтированную в ручку двери кнопку, слегка опустив стекло, и выбросил в заснеженный лес окурок. Его широкое лицо было задумчивым, уголки полных губ опустились; глядя на него, можно было подумать, что его и впрямь волнует судьба потерявшихся где-то в здешних краях братков. — Люди-то пропадают! Про всяких грибников-ягодников и прочих охотников я не говорю, но Костыля-то ты знал! Он ведь даже за пивом без шпалера в кармане не выходил!
— Говорят, тут стояла дивизия РВСН, — неожиданно подал голос Малина, которого раньше звали Глухонемым, а в Малину переименовали только потому, что Губе, то есть Константину Захаровичу, было трудно выговорить его прежнюю кличку.
— Она и сейчас тут стоит, — откликнулся Клещ, который в силу своей недалекости не придал должного значения такому феномену, как заговоривший Малина. — Ну и что?
— Говорят, в восьмидесятых ее сильно сократили, — к немалому удивлению присутствующих (исключая Клеща, разумеется), продолжал Малина. — По ОСВ-два.
Никто ничего не понял, но ясность совершенно неожиданно внес Кисель.
— Ограничение стратегических вооружений, — пояснил он. — Был такой договор между Союзом и Штатами. Даже два договора.
— Да, — сказал Малина. — Так вот, тогда здесь стояли ракеты «СС-20», а они как раз подпадали под условия этого договора. Ну, наши вывезли все что положено, а шахты просто замаскировали — короче, так, чтоб в случае чего в них оставалось только по новой опустить эти самые ракеты, и все в ажуре…
— Ха! Наших не проведешь! — с апломбом заявил патриотичный Клещ.
— Да, — с прежней обезличенной интонацией повторил Малина. — Только американцы прислали комиссию, и шахты все-таки пришлось взорвать.
— Суки, — крутя баранку, констатировал Клещ.
— Да, — снова повторил Малина, и Кисель, не удержавшись, фыркнул в ладонь. — Так вот, — продолжал Малина, и в его голосе чувствовалась торопливость человека, дотащившего тяжеленный мешок до места назначения и почти бегом преодолевающего последние метры, чтобы, свалив с плеч непосильный груз, наконец-то вздохнуть с облегчением, — оборудование-то взорвали, а шахты до сих пор тут.
Секунд десять в машине царила почтительная тишина, нарушаемая только едва слышным гудением мотора, ударами шин о неровности дороги да хрустом то и дело попадающих под колеса веток.
— М-да, — задумчиво произнес по истечении этой паузы Диван. — Видал я по телеку эти ракеты. Здоровенные, суки, как я не знаю что. В такую шахту навернуться — это тебе не хрен собачий. «Отче наш» в полете прочитать, конечно, не успеешь, но «Мама!» крикнуть можно, причем со вкусом…
— Не дай бог, — поддержал его Клещ. — Прикинь, если вот так нырнуть и в живых остаться. Валяйся там, на дне, с переломанными костями, ори благим матом, а кругом одни долбаные деревья… Надо будет первым делом слеги вырубить, — заключил он, — чтоб дорогу перед собой щупать. Имел я в виду такие праздники…
Кисель вдруг засмеялся — не хмыкнул скептически, не фыркнул, а нагло заржал в полный голос. Такое поведение с его стороны было довольно странным и даже оскорбительным: ему, пришлому человеку, мало того — москвичу, в данной ситуации подобало бы благоговейно внимать рассказам старожилов, а он вместо этого гоготал, как гусь.
— Ты чего, дружище? — перекрутившись на сиденье винтом, участливо осведомился Диван. — На «ха-ха» пробило?
— Слышал я эту байку, — прекратив ржать, неожиданно спокойно сообщил Кисель.
— Где это ты ее слышал? — мужественно выпячивая челюсть, с неприязнью поинтересовался Клещ. — В Москве своей, что ли?
— Именно, что в Москве. Дома, на кухне, за пузырем портвейна. То есть это мой брательник с батей за пузырем сидели, а мне тогда лет десять было, что ли… Ну да, точно, десять! Я своего брата на десять лет младше, — объяснил он, — а братуха мой в РВСН срочную тянул, и как раз тут, у вас, на «Десятой площадке».
Остальные переглянулись. Место, с легкой руки военных называемое «Десятой площадкой», было им отлично известно. Это была расположенная в основательно заболоченном лесу, километрах в двадцати от города, воинская часть, на территории которой располагался штаб дивизии ракетных войск стратегического назначения. Туда было очень легко попасть, просто протянув мелкую купюру в окошечко кассы городского автовокзала и сказав: «Один до "Десятой площадки"». После этого, если вы не передумали, вам надлежало сесть в рейсовый «пазик», и по истечении двадцати минут — опля! — вы оказывались прямо перед украшенными жестяными пятиконечными звездами воротами КПП. Через КПП гражданских, ясное дело, не пускали, но в бетонном заборе хватало проломов, через которые при очень большом желании можно было протиснуться даже на машине. Старики, например, рассказывали, что в голодные восьмидесятые, не говоря уже о девяностых, когда в магазинах было шаром покати, предприимчивые горожане наладились мотаться на «Десятку» за вареной колбасой, которой свободно торговали в военторге. За полтора года об этом мог узнать даже уроженец этой их Москвы…
— Служил он на «Десятке», — с насмешкой продолжал Кисель, безжалостно попирая ногами самолюбие аборигенов, — с восемьдесят третьего по восемьдесят пятый. А в карантине, сразу после призыва, целый месяц куковал на «Шестнадцатой». Было там тогда две казармы, причем одна из них, как говорится, без окон, без дверей, штабная халупа и столовка. Ракеты, которые обслуживала эта площадка, уничтожили как раз в рамках выполнения ОСВ-2, вот ее и приспособили под карантин для новобранцев. Так вот, чтоб вы знали, эту байку про шахты, в которые можно провалиться, придумали тогдашние сержанты, чтоб молодежь домой, к мамке, сдуру через лес не бегала. А то разбредутся кто куда, ищи их потом, дебилов… А ракетная шахта — это знаете что? Это периметр, проволока в три ряда — сигнализация, потом под током в двадцать киловольт, на которой даже слон живьем зажарится, а дальше простая колючка. А за колючкой — такой, блин, насыпной холмик, а на холмике — дот с крупнокалиберным пулеметом, а в доте — солдатики, которых на всю смену, на половину трахнутой недели, снаружи запирают, чтоб в самоволку не бегали. Так кем надо быть, — возвысив голос, поинтересовался он, — чтобы всей этой хренотени не заметить?!