Масонская касса
Шрифт:
Скориков подумал, что, увидь эту картину кто-нибудь из абхазского руководства, с ним непременно случилась бы истерика. Если не обращать внимания на «пустынный» вариант формы одежды, эти ребятки и впрямь здорово смахивали на десант. Двигались они стремительно и обдуманно, как под огнем, и вид у тех, кто, присев на корточки, охранял подходы к аппарели, был деловитый и решительный — такой, что даже Габуния, которому, по идее, полагалось быть с нынешними союзниками Грузии на короткой ноге, благоразумно остановил машину в полусотне метров от самолета.
— Красиво работают, черти, —
— Э! — пренебрежительно воскликнул Габуния, аккуратно просовывая под свои роскошные усы фильтр сигареты. — Посмотри, как одеты! Улетали — потели, а тут ноль по Цельсию. Забегаешь, слушай!
Усмехаясь, Скориков дал ему прикурить. Оба знали, что американцы суетятся вовсе не для того, чтобы согреться. Борт прибыл прямиком из Ирака, а там от быстроты, с которой производилась погрузка и выгрузка, зависело, взлетит самолет или останется на полосе грудой исковерканного, чадно полыхающего металлолома. На их глазах происходила отработанная до автоматизма стандартная процедура. Это напоминало работу хорошо отлаженного механизма, и полковник Скориков, человек в высшей степени ответственный и уравновешенный, почувствовал, как толкает его неожиданно проснувшийся дух противоречия — тот же самый, что внушил полковнику Габуния ни с чем не сообразную идею насчет плакатика «Янки, гоу хоум!». Работу этого механизма так и подмывало нарушить — пальнуть в воздух, например, или просто со всех ног броситься к самолету, размахивая руками и вопя какую-нибудь чушь про мир, дружбу и жвачку. Впрочем, с таким же успехом можно было выстрелить себе в лоб из «стечкина» — по крайней мере, эффект обещал получиться точно таким же.
«Нервы», — подумал Скориков, и это была правда: он действительно нервничал и даже не думал этого стесняться. Ему уже доводилось общаться с американскими военными, причем при самых разных обстоятельствах — и в рамках официальных дружеских визитов, и во время двусторонних инспекционных поездок, и в куда менее официальной атмосфере (в Афганистане, например, где пришить американского военного советника считалось большой удачей). Ему случалось с улыбкой жать этим парням руки и резать им глотки, однако нынешняя ситуация была воистину уникальной.
— Послушай, Ираклий, — поддавшись внезапному порыву, сказал он, — ты хотя бы представляешь, что мы все сейчас делаем?
Полковник Габуния затянулся сигаретой — глубоко, так, что красный огонек, разгораясь все ярче, подкрался совсем близко к его пышным усам, — и, отвернувшись от Скорикова, некоторое время смотрел в забрызганное растаявшим снегом окно. Там, за окном, уже выстроилась вторая линия обороны: грузинский спецназ с автоматами на изготовку стоял редкой цепью, повернувшись спинами к американской морской пехоте. «Уазик», в котором сидели полковники, очутился между двумя шеренгами вооруженных людей, в запретной зоне, куда без специального пропуска не посмела бы залететь
— Не знаю, Миша, что здесь делаете вы, — откликнулся наконец Ираклий Самсонович, подчеркнув интонацией слово «вы», — а я просто стою на стреме. Помнишь, как в училище, когда по ночам лазили на кухню жарить картошку?
— М-да, — неопределенно произнес Скориков, не зная, как ему реагировать на такой, с позволения сказать, ответ. — Картошку… Знаешь, я бы дорого дал, если бы этот летающий гроб действительно был загружен картошкой. А так… Черт его знает, вдруг это какие-нибудь ядерные отходы?
— Нет! — мгновенно оживившись, засверкал черными глазами весельчак Габуния. — Это не отходы! Это то самое ядерное оружие Саддама, которое их эксперты до сих пор ищут по всей пустыне. Они его ищут там, а оно уже тут, слушай! Какой сюжет, а?!
— А смысл? — уныло спросил Скориков, который за долгие годы их знакомства с грехом пополам научился понимать, когда Ираклий Самсонович шутит, а когда говорит серьезно, но вот соль его шуток мог уловить далеко не всегда — примерно три раза из десяти, а то и реже.
— Зачем смысл? — удивился Габуния. — Люди пошутили, слушай, при чем тут какой-то смысл?
На аэродром вдруг накатилась волна густого плотного рева, и, задрав голову, Михаил Андреевич увидел стремительно промелькнувшие в серой ненастной дымке прямо над их головами стреловидные силуэты истребителей-бомбардировщиков. Их было три — ровно на три больше, чем позволяли международное право и сложившаяся в данном регионе напряженная обстановка. Даже ядерное оружие (нет, ну что за дурацкие шутки у этого Габуния?) вряд ли стоило того, чтобы гнать сюда с военной базы в Турции звено реактивных самолетов и соединение военных кораблей, которые, невидимые отсюда, издалека грозили грузинскому берегу жерлами палубных орудий и расчехленными ракетными батареями.
Габуния со скрипом приоткрыл треугольную форточку и выбросил наружу коротенький окурок. В машине было холодно, и в сочетании с этим густая табачная вонь казалась особенно отвратной. «Сумасшествие какое-то, — подумал полковник Скориков, наблюдая за процессом разгрузки загадочных брезентовых кубов. — А главное, все в курсе. Грузины в курсе и дали «добро», Москва тоже в курсе, не говоря уже о Белом доме… Одни абхазы не в курсе, но их дело — сторона, пускай сидят и помалкивают в тряпочку, пока их никто не трогает. Главное, чтобы в курсе были заинтересованные стороны… Только вот в курсе чего?»
«Из этой командировки ты вернешься генералом, — сказал ему на прощанье генерал-майор Прохоров. — Работа несложная, но ответственная. Ты там просто для страховки, но не воображай, что это дает тебе право расслабиться. Наоборот, приятель, совсем наоборот! Самые пакостные пакости как раз и происходят тогда, когда все вроде схвачено, все согласовано и расписано как по нотам. Вот тут-то, бывает, и вылезет какой-нибудь доморощенный виртуоз со своей собственной партитурой. Так что смотри в оба, полковник, а главное — старайся ни во что не совать нос».