Масонская касса
Шрифт:
Короче говоря, дом был еще тот, и изнутри он выглядел ничуть не лучше, чем снаружи. Но отставного полковника Семашко это не особенно волновало, поскольку домоседом он не был. На пенсию полковник вышел строго в положенное по закону время, не задержавшись ни единого дня; служил он вовсе не в штабе, спиртным не злоупотреблял и почти не курил, так что поддерживать себя в превосходной физической форме ему было проще, чем большинству господ офицеров, которые еще с советских времен защищали Отечество по принципу «солдат спит — служба идет». В отличие от этих мешков с дерьмом, на которые кто-то по ошибке нацепил погоны, полковник Семашко был настоящим боевым офицером. Боевыми наградами он не щеголял, равно как и дырками в шкуре, хотя и тех и других имел предостаточно. Не был он при этом и угрюмым молчуном, из которого клещами
Таких, впрочем, было немного; большинство знакомых считали Геннадия Ивановича Семашко просто приятным собеседником и отменным собутыльником. Никто не знал даже, почему, выйдя на пенсию, он осел именно здесь; предполагалось, что он либо уроженец здешних мест, либо окончил службу где-то поблизости и не сумел, бедняга, своевременно рвануть в более богатые и цивилизованные края. Оба эти мнения были глубоко ошибочными. А с другой стороны, кому какое дело до военного пенсионера? Жить никому не мешает, и ладно, а проблем у всех предостаточно — собственных, насущных, куда более важных, чем выяснение подробностей послужного списка соседа по лестничной площадке.
Тем более что, как уже было сказано, домоседом Геннадий Иванович не был и редко мозолил соседям глаза. Был он, напротив, заядлым лесовиком — рыболовом, охотником, а иногда и грибником-ягодником. Большую часть времени Семашко проводил за городом, кормя свирепых местных комаров, с которыми, по его собственным словам, у него был заключен пакт о ненападении. В качестве личного средства передвижения Геннадий Иванович использовал командирский «уазик» с ветхим брезентовым верхом — похоже, списанный из какой-то воинской части ввиду окончания срока службы и полной выработкой моторесурса. Бегала эта старая жестянка, на удивление и зависть соседям, отменно, как молодая. Если же кто-то все-таки спрашивал Геннадия Ивановича, в чем причина такого долголетия, тот лаконично отвечал: «Повезло с машиной», а порой давал более развернутый ответ в виде байки об автомобиле, совершенно случайно собранном на одном из отечественных заводов таким образом, что при подгонке деталей допуски оказались минимальными. Ну, знаете ведь, что такое допуски? Плюс-минус сколько-то там микрон, а в случае с нашей отечественной промышленностью, сами понимаете, миллиметров… Так вот, эти самые плюсы сложились с минусами так, что допуски оказались почти что нулевыми! И что вы думаете? Мощность возросла втрое, износ деталей сократился впятеро, и где-то, наверное, эта машинка до сих пор катается без единого ремонта — если, конечно, попала в руки к хорошему хозяину…
Выйдя из машины, Геннадий Иванович открыл заднюю дверцу. На нем был белый маскировочный балахон, из выреза которого выглядывал воротник темного, грубой домашней вязки свитера, на затылке лихо сидела шерстяная черная шапочка непонятного происхождения — то ли лыжная, купленная на вещевом рынке, то ли спецназовская. Наклонившись, отставной полковник достал с заднего сиденья охотничью двустволку в чехле и трех связанных за задние лапы зайцев-беляков, чей белоснежный мех слипся кровавыми сосульками в тех местах, куда угодила дробь. За зайцами последовали лыжи — охотничьи, короткие и широкие, подбитые снизу мехом, который облегчал скольжение
В тот момент, когда Геннадий Иванович с пушечным громом захлопнул заедающую дверцу, в поле его зрения попал сосед по подъезду, старший прапорщик Бойцов, спешивший домой из магазина, о чем свидетельствовал сжимаемый им в объятиях туго набитый и предательски позвякивающий пакет. Несмотря на воинственную фамилию, боец из старшего прапорщика был никудышный, зато пьяница отменный. Про него рассказывали, что как-то раз, находясь на боевом дежурстве, он был замечен сидящим на ступеньках деревенского магазина, расположенного в пяти километрах от места, где бравый прапорщик должен был нести службу. Вместо того чтоб защищать Родину от потенциального противника, этот пьяный поганец сидел, привалившись плечом и затылком к нагретой солнцем стене, и мирно спал. Ширинка у него при этом была расстегнута, фуражка валялась рядом околышем кверху, и внутри, по слухам, уже поблескивало несколько медяков и даже одна или две смятые купюры.
Это, впрочем, не имело для Геннадия Ивановича никакого значения, тем более что данная информация как раз таки поступила по линии ОСС. Разумеется, если бы старший прапорщик Бойцов являлся подчиненным полковника Семашко, такое безобразное происшествие поставило бы в его карьере жирную точку как раз такого диаметра, как отверстие, оставляемое во лбу пулей из пистолета системы Макарова. Но прапорщик Геннадию Ивановичу никогда не подчинялся и потому продолжал служить и пить горькую. Соседом он был вполне нормальным — по крайней мере, тихим, — пил, как правило, на свои, так что особой неприязни Геннадий Иванович к нему не испытывал, хотя и горячей любви тоже.
— Здорово, сосед! — изгибаясь вопросительным знаком, чтобы, не выпуская пакета, пожать полковнику руку, с веселым возбуждением, свидетельствовавшим о том, что он уже успел принять на грудь, вскричал старший прапорщик Бойцов.
— Здорово, коли не шутишь.
Прислонив к борту машины лыжи и забросив за плечо чехол с ружьем, Геннадий Иванович пожал дощечкой выставленную из-под пакета ладонь прапорщика. Бойцов уже углядел зайцев, и глаза его весело округлились.
— Ух ты! — воскликнул он, поудобнее перехватывая звякнувший пакет. — С добычей, значит? Ну, да ты никогда без добычи не приходишь. Да-а… Зайчатинка — это ж мировецкий закусон!
Семашко сделал вид, что не понял намека. Привыкший к его непонятливости прапорщик не обиделся.
Мимо них медленно проехал пожилой «форд», весь в полосах и пятнах бугристого, намертво вцепившегося в железо льда. Чувствовалось, что он долго простоял на улице и успел основательно обмерзнуть, так что владелец, опасаясь поцарапать краску, счистил с машины лишь верхний, рыхлый слой снега.
— О, — сказал Бойцов, кивая в сторону «форда», — ископаемое. Гляди-ка, завелся! Никогда бы не подумал… Ты новость-то слыхал? — спросил он, переступая обутыми в растоптанные кроссовки ногами. Над кроссовками, ложась на них неопрятными складками, виднелись запачканные старой краской спортивные шаровары, а поверх них красовался пятнистый форменный бушлат с погонами. И вот в таком виде это чучело бегало в гастроном за винищем… Тьфу!
— Какую еще новость? — глядя в пространство поверх плеча прапорщика, равнодушно поинтересовался Семашко.
— Да как же! Неужто не в курсе? Хотя да, ты ж у нас, как медведь-шатун, все по лесу бродишь, откуда тебе свежие новости знать… — В голосе Бойцова легкий упрек по поводу неосведомленности соседа касательно последних городских новостей смешивался с радостью сплетника, наконец-то заполучившего в свое распоряжение свежего слушателя. — Мэр-то наш гробанулся! Долетался, рожа уголовная!
— Как «гробанулся»? Что значит «долетался»? — удивился Семашко, игнорируя только что прозвучавшие высказывания, подрывающие авторитет главы городской администрации.
— Точно, ничего не слыхал, — с удовлетворением констатировал Бойцов. Он поставил брякнувший пакет на теплый капот «уазика», чтобы освободить руки, и полез в карман за сигаретами. — Долетался — значит, долетался, — продолжал он, азартно раскуривая кривую «примину». — Приспичило, ему, понимаешь, вокруг города полетать — не иначе как спьяну. Взял у медиков вертушку и полетел. Да еще, видать, пилоту стопарик накапал, иначе с чего бы тот за провода зацепился?