Масоны
Шрифт:
– Какими судьбами?
– произнес он.
Марфин бросил небрежно свою шапку на диванчик и принялся ходить по комнате.
– Сейчас я был у сенатора и убедился, что он старая остзейская лиса и больше ничего!
– сказал он.
– Стало быть, вы объяснялись с ним о чем-нибудь?
– спросил губернский предводитель со свойственным ему в известных случаях любопытством.
– Объяснялся... Граф сам первый начал и спросил, что за человек губернатор? Я говорю: он дрянь и взяточник!
Губернский предводитель с удовольствием усмехнулся.
– Что же граф на
– Граф говорит, что нет и что он об губернаторе слышал много хорошего от людей, не принадлежащих к вашей партии!
– Моей партии?
– переспросил губернский предводитель с недоумением и отчасти с неудовольствием.
– Ну, вашей, моей, как хотите назовите!
– кипятился Марфин.
– Но это все еще цветочки!.. Цветочки! Ягодки будут впереди, потому что за пять минут перед сим, при проезде моем мимо палат начальника губернии, я вижу, что monsieur le comte et madame Klavsky [145] вдвоем на парных санях подкатили к дверям его превосходительства и юркнули в оные.
145
господин граф и мадам Клавская (франц.).
Губернский предводитель развел руками.
– Странно!..
– сказал он.
– Граф до сегодня был у губернатора всего один раз, отплачивая ему визит.
– Но я не лгу же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и monsieur comt'a и Клавскую, и это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра же скачу в Петербург и все там разблаговещу, все!..
Губернский предводитель соображал некоторое время.
– Не советую, - проговорил он, - это будет слишком поспешно с вашей стороны и бесполезно для самого дела!
– Но вы в этом случае - поймите вы - совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
– Всему этому только улыбнутся в Петербурге, - начал было губернский предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился присовокупить: - Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что я вам доложу. По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург. И я, если вы позволите, поеду с вами: вы - как человек известный там, а я - в качестве губернского предводителя здешнего дворянства.
Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но все-таки не мог с ним вдруг согласиться.
– Но где ж мы узнаем эти дела? Не таскаться же по всем канцеляриям!.. Мы, слава богу, не французские стряпчие.
– Вы об этом не беспокойтесь!
От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
– Не лучше ли, - начал он с глубокомысленным выражением в лице, и видимо, придумав совершенно другой способ, - не лучше ли, чем строить козни, написать этому старому дураку строго-моральное письмо, в котором напомнить ему об его обязанностях христианина и гражданина?
Крапчик втайне готов был фыркнуть, услыхав такое измышление Егора Егорыча, но, разумеется, воздержался и только с легкою полуулыбкою возразил:
– Разве подобное письмо подействует на столь зачерствелого человека и испугает его?
– Это так!.. Так!
– согласился и Марфин, воображению которого точно нарочно почти въявь представилась котообразная фигура сенатора, да еще высаживающего из саней под ручку m-me Клавскую.
– Прощайте!
– сказал он затем, торопливо хватая свою шапку.
– Куда же вы?.. Оставайтесь у нас обедать!
– стал было удерживать его хозяин.
– Не могу, и есть ничего не хочу!
– отговаривался Марфин.
– Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что вы здесь, а то она мне будет выговаривать, что я не оповестил ее об вас.
– Нет, некогда, некогда!
– бормотал Марфин, и, проговорив еще раз "прощайте!", уехал.
– Сумасшедший торопыга!
– произнес Крапчик, оставшись один и снова принимаясь просматривать счет, но вошел лакей и доложил, что приехал новый гость - Ченцов.
– Зачем и кто его принял?
– крикнул Крапчик.
– Я-с, - ответил, сробев, лакей.
– Дурак! Ну, пойди и скажи, что выйду в кабинет...
Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке свои бумаги, пошел неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с лицом еще более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с тем сияющим от удовольствия.
– Вы, надеюсь, обедаете у нас?
– было первое слово ее гостю.
– Обедаю, - отвечал Ченцов.
Крапчик же едва удостоил сказать ему:
– Здравствуйте!
Катрин была уверена, что божественный Ченцов (она иначе не воображала его в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом начале обеда неверен.
– Мы сыграем сегодня с вами?
– спросил Ченцов хозяина.
Выражение глаз того стало не столь сердито.
– Сыграем, если хотите, - отвечал он, впрочем, совершенно бесстрастно.