Масоны
Шрифт:
Тулузов, кажется, вовсе не ожидал услышать такое решение со стороны жены.
– Но, Катерина Петровна, - произнес он почти жалобным голосом, - это будет новый скандал, за который меня и вас опять обвинят.
– Скандалов я не боюсь, - возразила она по-прежнему злобно-насмешливым тоном, - я столько их имела в жизни, как и вы, я думаю, тоже!..
– У меня не было в жизни скандалов, - имел наглость сказать Тулузов, так что Екатерина Петровна не удержалась и презрительно засмеялась при этом.
– Но главное, - продолжал он, - какой мы предлог изберем для нашего разъезда? Если бы произошло
– Время тут ничего не значит!
– перебила его Екатерина Петровна. Сначала я была ошеломлена, не поняла хорошо; но теперь я вижу, какую вы ловушку устроили для меня вашим неосторожным поступком.
– Я в этом поступке моем прошу у вас прощения, - попробовал было еще раз умилостивить жену Тулузов.
– А я вас не прощаю и не извиняю, - ответила та ему, - и скажу прямо: если вам не угодно будет дать сегодня же бумагу, которую я требую от вас, то я еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю мою жизнь с вами, - как вы развращали первого моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец, передам ему те подозрения, которые имеет на вас Марфин и по которым подан на вас донос.
Тулузов делал неимоверные усилия над собою, чтобы скрыть свой почти ужас и проговорить:
– Ничего вам не придется этого делать. Я дам желаемую вами бумагу и хотел бы только, чтобы мы расстались по-дружески, а не врагами...
– Это я могу вам обещать, - отвечала насмешливо Екатерина Петровна, и, с своей стороны, тоже прошу вас, чтобы вы меня после того ничем не тревожили, не посещали никогда и денег от меня больше не требовали.
– Извольте-с!
– сказал Тулузов, слегка пожав плечами.
– За этим вам собственно и угодно было позвать меня?
– За этим, - подтвердила Екатерина Петровна.
Тулузов поклонился ей и ушел, а вечером прислал ей вид на отдельное от него житье.
Пока все это происходило, Егор Егорыч возвратился с Сверстовым в Москву. Первое, о чем спросила его Сусанна Николаевна, это - о здоровье Пьера Углакова.
– Совершенно поправляется и скоро приедет в Москву, - отвечал Егор Егорыч.
Сусанна Николаевна, услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник вопрос о времени отправления Лябьевых в назначенное им место жительства, то она, с своей стороны, подала голос за скорейший отъезд их, потому что там они будут жить все-таки на свежем воздухе, а не в тюрьме. Под влиянием ее мнения, Егор Егорыч стал хлопотать об этом через старика Углакова, и тут же его обеспокоил вопрос, чем Лябьевы будут жить на поселении? Он сказал об этом первоначально Сусанне Николаевне, та спросила о том сестру и после разговора с ней объявила Егору Егорычу:
– Вообрази, у них есть средства! Помнишь ту подмосковную, которую мамаша так настоятельно хотела отдать Музе? Она у них сохранилась. Лябьев, проиграв все свое состояние, никак не хотел продать этого имения и даже выкупил его, а кроме того, если мы отдадим ту часть, которая досталась мне после мамаши, они будут совершенно обеспечены.
– Превосходно, превосходно!
– восклицал
– Я буду управлять этим имением и буду высылать им деньги, а там они и сами возвратятся скоро в Москву.
Отправка Лябьева назначена была весьма скоро после того, и им даже дозволено было ехать в своем экипаже вслед за конвоем. Об их прощании с родственниками и друзьями говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и все кричала своему обожаемому Аркаше:
– Ты смотри же, там в Сибири сочини еще соловья!
В самый день отъезда Лябьевых Сусанна Николаевна сказала мужу, что она непременно желает послезавтра же уехать в деревню, да и доктор Сверстов, сильно соскучившись по своей gnadige Frau, подговаривал к тому Егора Егорыча, так что тот, не имея ничего против скорого отъезда, согласился на то.
Екатерина Петровна между тем разъехалась с мужем и наняла себе квартиру на сколь возможно отдаленной от дома Тулузова улице.
Тулузов, с которым она даже не простилась, после объяснения с нею, видимо, был в каком-то афрапированном состоянии и все совещался с Савелием Власьевым, перед сметкой и умом которого он заметно начал пасовать, и когда Савелий (это было на второй день переезда Екатерины Петровны на новую квартиру) пришел к нему с обычным докладом по делам откупа, Тулузов сказал ему:
– Катерина Петровна не будет больше жить со мною, и потому в ее отделение я перевожу главную контору мою; кроме того, и ты можешь поместиться там с твоей семьей.
Савелий перед тем только женился на весьма хорошенькой особе, которая была из мещанского звания и с весьма порядочным приданым. За предложенную ему квартиру он небольшим поклоном поблагодарил своего господина.
– А что, скажи, Лябьева сослали?
– спросил тот.
– Отправили-с, но только не в каторгу, а на поселенье, - объяснил Савелий.
– Почему ж так?
– воскликнул Тулузов с неудовольствием.
– Мне наш частный пристав передавал, что сам государь повелел господина Лябьева только выслать на жительство в Тобольскую губернию.
Такое известие взбесило Тулузова, и он почуял в нем дурное предзнаменование для себя.
– Кто ж ему это выхлопотал?
– отнесся он как-то уж строго к Савелию.
– Частный пристав сказывал, что господин Марфин хлопотал по этому делу очень много.
– А эта гадина еще здесь?
– Никак нет-с, уехал в имение свое; я нарочно заходил к ним на квартиру справляться, но никого там не нашел, и дверь заколочена.
– Для нас очень хорошо и полезно, что черт его унес... Ну, а дела моего еще не прислали сюда?
– Никак нет-с, не шлют!
– Но как же они смеют это делать?.. Значит, тебе опять надобно ехать туда.
Савелий при этом приказании вспыхнул в лице.
– Ехать-с, Василий Иваныч, я готов, но пользы от того не будет никакой!
– возразил он.
– Тамошний господин исправник недаром Зверевым прозывается, как есть зверь лютый... Изобьет меня еще раз, тем и кончится... Нельзя ли вам как-нибудь у генерал-губернатора, что ли, или у тамошнего губернатора похлопотать?