Масоны
Шрифт:
Для Сусанны Николаевны настала страшная и решительная минута. Сказать правду Егору Егорычу она боялась, и не за себя, - нет, - а за него; но промолчать было невозможно.
– Имею!
– проговорила она глухим голосом.
– Какой?
– спросил Егор Егорыч тоже глухим голосом.
– Углаков мне объяснялся в любви!
– произнесла Сусанна Николаевна, потупляя в землю глаза.
– И тебя то пугает, что он, вероятно, и здесь... здесь повторит это... свое объяснение?
– бормотал Егор Егорыч.
– Непременно повторит!
– подтвердила Сусанна Николаевна.
Егор
– Что мужчина объясняется в любви замужней женщине - это еще небольшая беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но...
– и, произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая собраться с духом, - но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к нему, то...
– тут уж Егор Егорыч остановился на то: - то ей остается одно: или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо естественнее, идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.
– Я хочу победить себя!
– почти воскликнула Сусанна Николаевна, обрадовавшись, что Егор Егорыч как бы подсказал ей фразу, определяющую то, что она твердо решилась делать.
– Позволь!
– остановил ее Егор Егорыч, видимо, хотевший не уступать в благородном сподвижничестве.
– Принимая какое-нибудь бремя на себя, надобно сообразить, достанет ли в нас силы нести его, и почти безошибочно можно сказать, что нет, не достанет, и что скорее оно придавит и уморит нас, как это случилось с Людмилой Николаевной, с которой я не допущу тебя нести общую участь, и с настоящей минуты прошу тебя идти туда, куда влекут твои пожеланья... Наш брак есть брак духа, и потому ничего от того не утрачивается.
– О нет, - произнесла со стоном Сусанна Николаевна, - я ничего не желаю кроме того, чтобы быть вам женой верной, и, видит бог, ни в чем еще перед вами не виновна.
– Верю!
– сказал с торжественностью Егор Егорыч.
– Но все-таки повторяю тебе: испытай себя, соразмерный ли своим силам берешь ты подвиг!
– Соразмерный, успокойтесь! Я сама очень хорошо понимаю, что Углаков мальчик еще, что я не должна и не могу его полюбить; но тут, я уверена в том, дьявол меня смущает, от которого умоляю вас, Егор Егорыч, спасите меня!
Проговорив это, Сусанна Николаевна упала перед мужем на колени и склонила к нему свою голову. Егор Егорыч поцеловал ее с нежностью в темя и проговорил опять-таки величавым тоном:
– Молись и вместе с тем призови в помощь к молитве разум твой! Сейчас ты очень разумную вещь сказала, что Углаков тебе не пара и не стоит твоей любви; ты женщина серьезно-мыслящая, а он - ветреный и увлекающийся мальчишка.
– Все это я знаю очень хорошо, - произнесла Сусанна Николаевна, поднявшись с колен и опускаясь на прежнее свое место.
Супруги некоторое время молчали, и каждый из них находился под гнетом своих собственных тяжелых мыслей.
– Однако, как же мне отвечать Углакову?
– заговорил первый Егор Егорыч, слегка как бы при этом усмехнувшись.
– Ах, я вам надиктую! Позвольте, пожалуйста, мне это!
– проговорила нервным и торопливым голосом Сусанна Николаевна.
– Диктуй!
– не возбранил
Сусанна Николаевна торопливо и нескладно начала диктовать:
"Милостивый государь, Александр Яковлевич! Сколько бы нам ни приятно было видеть у нас Вашего доброго Пьера, но, к нашему горю, мы не можем этого сделать, потому что нынешним летом уезжаем за границу..."
На этих словах Егор Егорыч остановился писать.
– Но я тогда солгу Углакову!
– сказал он.
– Нет, Егор Егорыч, вы не солжете, потому что я прошу, умоляю вас уехать куда-нибудь из Кузьмищева... ну, хоть на Кавказ, что ли... Все, вон, туда ездят... или за границу...
– Уж лучше за границу, - решил Егор Егорыч и дописал письмо, как продиктовала ему Сусанна Николаевна, которая, впрочем, потом сама прочла письмо, как бы желая удостовериться, не изменил ли чего-нибудь Егор Егорыч в главном значении письма; однако там было написано только то, что она желала. Егор Егорыч, запечатав письмо, вручил его Сусанне Николаевне, сказав с прежней грустной усмешкой:
– Сама можешь и отправить!
– Хорошо, merci!
– поблагодарила она его.
Сколь ни мирно и ни дружески кончилось, как мы видели, такое роковое объяснение супругов, тем не менее оно кинуло их в неизмеримый омут страданий. Егор Егорыч понял, что Сусанна Николаевна, при всей своей духовной высоте, все-таки женщина молодая, а между тем до этого он считал ее почти безтелесной. Сусанна Николаевна мучилась, в свою очередь, от мысли, что какой пустой и ничтожной женщиной она должна теперь казаться Егору Егорычу. По наружности, впрочем, в Кузьмищеве на другой же день пошло все по-старому, кроме того разве, что Сверстов еще в шесть часов утра ускакал в город к Аггею Никитичу. Обыкновенно хозяева и gnadige Frau все почти время проводили в спальне у Егора Егорыча, и разговор у них, по-видимому, шел довольно оживленный, но в то же время все беседующие чувствовали, что все это были одни только слова, слова и слова, говоримые из приличия и совершенно не выражавшие того, что внутри думалось и чувствовалось.
Таким образом, в одну из сих бесед Сусанна Николаевна, в присутствии Егора Егорыча, но только вряд ли с ведома его, сказала:
– А я, gnadige Frau, поздравьте меня, скоро уезжаю с Егором Егорычем за границу.
– Я поздравить вас готова, но я никак того не ожидала, - проговорила та, удивленная таким известием.
– Это нам обоим необходимо!
– подхватила настойчивым голосом Сусанна Николаевна, взглядывая мельком на Егора Егорыча, сидевшего с нахмуренным лицом.
– Ее и мое здоровье требуют того, - пробормотал он.
– Буду скучать от разлуки с вами и завидовать вам, - сказала gnadige Frau.
– Но вы уж бывали за границей, а я еще нет!
– воскликнула опять каким-то неестественно-веселым голосом Сусанна Николаевна.
– И мне ужасно хочется сделать это путешествие.
Егор Егорыч при этом не проговорил уже ни слова.
Доктор через неделю какую-нибудь прискакал обратно из своей поездки, и так как он приехал в Кузьмищево поздно ночью, когда все спали, то и побеседовал только с gnadige Frau.