Масоны
Шрифт:
– Она за обедом еще ничего не говорила, что больна, - вмешалась в разговор и Муза.
– Ей вдруг сделалось дурно!
– объяснила, нисколько не теряясь, адмиральша.
– И вы, пожалуйста, не заходите к ней... Она, кажется, немножко заснула.
Обе сестры однако не послушались матери и, возвратясь наверх, заглянули в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно. Думая, что она, может быть, в самом деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
– Отчего ж за доктором не пошлют?
– сказала последняя.
– Не понимаю!.. Я, впрочем, пойду и скажу об этом матери, - проговорила Сусанна и немедля же пошла к адмиральше.
Она
– Надобно, по крайней мере, послать за доктором, мамаша, - сказала ей Сусанна.
– Не нужно, - возразила ей резко адмиральша, - докторов менять нельзя: там в Москве будут лечить Людмилу другие доктора, а ты лучше съезди за тетей, скажи ей, чтобы она приехала к вам пожить без меня, и привези ее с собой.
Сусанна, ничего более не возразив матери, поехала в монастырь исполнить данное ей поручение. Муза же, встревоженная всей этой неприятной новостью, села за фортепьяно и начала наигрывать печальную арию.
Сусанна вскоре возвратилась с тетей-монахиней, с которой Юлия Матвеевна долго совещалась наедине, все что-то толкуя ей, на что монахиня кивала молча своей трясущейся головой.
На другой день Рыжовы уехали в Москву. Людмила, прощаясь с сестрами, была очень неразговорчива; адмиральша же отличалась совершенно несвойственною ей умною распорядительностью: еще ранним утром она отдала Сусанне пятьдесят рублей и поручила ей держать хозяйство по дому, сказав при этом, что когда у той выйдут эти деньги, то она вышлет ей еще. Свою поездку в Москву Юлия Матвеевна предпринимала, решившись продать довольно ценные брильянтовые вещи, которые она получила в подарок от обожаемого ею адмирала, когда он был еще ее женихом. Сокровище это Юлия Матвеевна думала сохранить до самой смерти, как бесценный залог любви благороднейшего из смертных; но вышло так, что залог этот приходилось продать. Сколь ни тяжело было таковое решение для нее, но она утешала себя мыслью, что умерший супруг ее, обретавшийся уж, конечно, в раю и все ведавший, что на земле происходит, не укорит ее, несчастную, зная, для чего и для какой цели продавался его подарок.
Едучи дорогой, Юлия Матвеевна не вскрикивала, когда повозка скашивалась набок, и не крестилась боязливо при съезде с высоких гор, что она прежде всегда делала; но, будучи устремлена мысленно на один предмет, сидела спокойно и расспрашивала издалека и тонко Людмилу обо всем, что касалось отношений той к Ченцову.
Людмила с серьезным и печальным выражением в глазах и не без борьбы с собой рассказала матери все.
– Но ты будешь и потом еще видаться с Ченцовым?
– проговорила как бы спокойно Юлия Матвеевна.
– Как же я буду видаться с ним?.. Он остался в одном городе, а я буду жить в другом!
– возразила Людмила.
– Он, вероятно, приедет за тобой в Москву!
– заметила мать.
Людмила закинула несколько назад свою хорошенькую головку и как бы что-то такое обдумывала; лицо ее при этом делалось все более и более строгим.
– Нет, я не буду с ним видаться и в Москве и нигде во всю жизнь мою! сказала она.
Адмиральша не совсем доверчиво посмотрела на дочь и уж станции через две после этого разговора начала будто бы так, случайно, рассуждать, что если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек, то он никогда бы не позволил себе сделать того, что он сделал, потому что он женат.
–
– сказала она в заключение.
Людмила чуть ли не согласилась с матерью безусловно.
Но откуда и каким образом явилась такая резкая перемена в воззрениях, такая рассудительность и, главное, решительность в действиях матери и дочери?
– спросит, пожалуй, читатель. Ответить мне легко: Юлия Матвеевна сделалась умна и предусмотрительна, потому что она была мать, и ей пришлось спасать готовую совсем погибнуть дочь... Что касается до Людмилы, то в душе она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но, раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило в ней со всей неотразимостью своей логики.
Как ожидала Юлия Матвеевна, так и случилось: Ченцов, узнав через весьма короткое время, что Рыжовы уехали в Москву, не медлил ни минуты и ускакал вслед за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила, что его не желают видеть.
Ченцов, измученный и истерзанный, взбесился.
– Вы не имеете права так бесчеловечно располагать счастием вашей дочери!
– воскликнул он и пошел было в соседнюю комнату.
Адмиральша обмерла, тем более, что Людмила сама появилась навстречу ему в дверях этой комнаты.
Ченцов провопиял к ней:
– Людмила, прости меня!.. Я разведусь с женой и женюсь на тебе!
Людмила была с опущенными в землю глазами.
– Нет, вам нельзя жениться на мне!.. Я вам родня!.. Уезжайте!
Произнеся это, Людмила захлопнула за собой дверь.
Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть на него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив:
– Людмила, я вижу, никогда меня не понимала: я любил ее, и любил больше всех в мире.
Точно гора с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова, Людмила вышла к адмиральше и, сев около нее, склонила на плечо старушки свою бедную голову; Юлия Матвеевна принялась целовать дочь в темя. Людмила потихоньку плакала.
– Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, - принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь.
– Он говорит, что готов жениться на тебе... Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.
Людмила слушала мать все с более и более тоскливым выражением в лице.
– Мне Егор Егорыч говорил, - а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, - что Валерьян - погибший человек: он пьет очень... картежник безумный, и что ужасней всего, - ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, - он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль [24] .
При последних словах Юлия Матвеевна покраснела немного.
– Ну, мамаша, не браните его очень... мне это тяжело!
– остановила ее Людмила.