Масоны
Шрифт:
– Музу мы оставили совершенно здоровою и покойною.
– Благодарю вас, благодарю!
– поблагодарила Юлия Матвеевна.
– Потом (это уж Егор Егорыч начал говорить настойчиво)... вам здесь, вероятно, трудно будет жить с двумя дочерьми!.. Вот, пожалуйста, возьмите!
Говоря это, Егор Егорыч выложил целую кучу денег перед адмиральшей.
– Нет, нет!
– возразила та, вспыхнув.
– Не нет, а да!..
– почти прикрикнул на нее Егор Егорыч.
– Клянусь, что я не нуждаюсь, и вот вам доказательство!
– продолжала адмиральша, выдвигая ящик, в
Егор Егорыч после того схватил свои деньги и сунул их опять в карман: ему словно бы досадно было, что Юлия Матвеевна не нуждалась.
– Теперь вам, конечно, не до меня!
– бормотал он.
– Но когда же я могу приехать к вам, чтобы не беспокоить ни вас, ни Людмилу?
Этот вопрос поставил Юлию Матвеевну в чрезвычайно затруднительное положение.
– Видите...
– начала она что-то такое плести.
– Людмиле делают ванны, но тогда только, когда приказывает доктор, а ездит он очень неаккуратно, иногда через день, через два и через три дня, и если вы приедете, а Людмиле будет назначена ванна, то в этакой маленькой квартирке... понимаете?..
– Понимаю!..
– перебил ее Марфин, уже догадавшийся, что адмиральша и Людмила стесняются его присутствием, и прежнее подозрение касательно сей последней снова воскресло в нем и облило всю его душу ядом.
Он стал торопливо и молча раскланиваться.
– Я вам напишу, непременно напишу... Где вы остановитесь?
– говорила ему адмиральша.
– У Шевалдышева, как и всегда, у Шевалдышева!
– повторил своей скороговоркой Егор Егорыч.
По отъезде его для Юлии Матвеевны снова наступило довольно затруднительное объяснение с Сусанной.
– Но чем особенно больна теперь Людмила?
– начала та допытываться, как только осталась вдвоем с матерью.
– Ах, у нее очень сложная болезнь!
– вывертывалась Юлия Матвеевна, и она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее достало силы притворничать перед Сусанной, но в это время послышался голос Людмилы, которым она громко выговорила:
– Мамаша, позовите ко мне Сусанну!
Адмиральша, кажется, не очень охотно и не без опасения ввела ту к Людмиле, которая все еще лежала на постели и указала сестре на стул около себя. Сусанна села.
– А вы, мамаша, уйдите!
– проговорила Людмила матери.
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне. Та долее не выдержала и, кинувшись сестре на грудь, начала ее целовать: ясное предчувствие ей говорило, что Людмила была несчастлива, и очень несчастлива!
– Что такое с тобой, Людмила?
– произнесла она.
– Я прошу, наконец умоляю тебя не секретничать от меня!
– Я не буду секретничать и все тебе скажу, - отвечала Людмила.
Тогда Сусанна снова села на стул. Выражение лица ее хоть и было взволнованное, но не растерянное: видимо, она приготовилась выслушать много нехорошего. Людмила, в свою очередь, тоже поднялась на своей постели.
– Я не больна, ничем
Сусанна все ожидала услышать, только не это.
– Я любила... или нет, это неправда, я и до сих пор еще люблю Ченцова!.. Он божество какое-то для меня!
– добавила Людмила.
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее поняла хорошо, что сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на мгновение подумала, что и с нею то же самое могло быть, если бы она кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
– Но я полагала, что ты любишь Егора Егорыча, - почти прошептала она.
– Нет, Марфина я никогда не любила!.. Он превосходнейший человек, и ты вот гораздо достойнее меня полюбить его.
Сусанна почему-то покраснела при этом.
– А Ченцов теперь здесь, в Москве?
– спросила она робко после некоторого молчания.
– Не знаю, - отвечала Людмила, - он приезжал тут; но я ему сказала, что не могу больше видаться с ним.
– Как же ты это сказала, когда еще любишь его?
– заметила по-прежнему тихо Сусанна.
– Я люблю его и вместе ненавижу... Но постой, мне очень тяжело и тошно!.. Не расспрашивай меня больше!..
– проговорила Людмила и склонилась на подушку.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки, начала их гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно успокоилась и сказала сестре:
– Теперь пойди, поразговори мамашу, а то я ее, бедную, измучила.
Сусанна тотчас же исполнила желание Людмилы и перешла к адмиральше, которую сильно волновала неизвестность, о чем сестры разговаривали.
– Тебе Людмила рассказала?..
– спросила она трепетным голосом.
– Рассказала, и мы вас просим об одном - не тревожиться и беречь себя!
– Что уж мне беречь себя!
– полувоскликнула старушка.
– Вы бы только были счастливы, вот о чем каждоминутно молитва моя! И меня теперь то больше всего тревожит, - продолжала она глубокомысленным тоном, - что Людмила решительно не желает, чтобы Егор Егорыч бывал у нас; а как мне это сделать?..
– Егора Егорыча нельзя нам не принимать!
– сказала с твердостью Сусанна.
– Знаю и понимаю это!
– подхватила адмиральша, обрадованная, что Сусанна согласно с нею смотрит.
– Ты вообрази одно: он давно был благодетелем всей нашей семьи и будет еще потом, когда я умру, а то на кого я вас оставлю?.. Кроме его - не на кого!
– Не на кого!
– подтвердила и Сусанна: в сущности, она из всей семьи была более других рассудительна и, главное, наделена твердым характером.
– Не внушишь ли ты как-нибудь Людмиле, а я не берусь, - сказала, разводя, по обыкновению, руками, адмиральша: увидав себе опору в Сусанне, она начала немножко прятаться за нее. Свою собственную решительность она слишком долго напрягала, и она у нее заметно начала таять.