Масса и власть
Шрифт:
Если обратиться к круговой форме, сразу приходит на ум история Протея, рассказанная в «Одиссее». Морской старец Протей, пастух тюленьих стад, вслед за своими подопечными раз в день появлялся на суше и, пересчитав их, ложился спать. Корабль Менелая, возвращавшегося из Трои, встречным ветром был прибит к берегам, где жил Протей, и никак не мог снова выйти в море. Проходили годы, Менелай впал в отчаяние. Но дочь Протея сжалилась над ним и поведала, что нужно предпринять, чтобы схватить ее отца, обладающего способностью предсказания, и заставить его говорить. Она выкопала на берегу ямы, куда спрятались Менелай и двое его спутников, и накрыла их тюленьими шкурами. Там, несмотря на вонь, они терпеливо ждали, пока, наконец, на берег не выбрались тюлени, не проявившие никакого беспокойства, а затем из моря явился Протей, пересчитал тюленьи стада и уснул. Менелай с помощниками набросились на старца. Тот пытался ускользнуть, превращаясь во все, что только возможно: сперва стал львом с роскошной гривой, потом — змеей, потом — леопардом, потом — могучим кабаном. Менелай с помощниками держали его крепко. Он превратился в воду,
Ясно, почему этот род бегства путем превращения называется круговым. Все происходит в одном месте. Каждое превращение — это попытка, так сказать, прорваться в новом образе в новом направлении. Все напрасно, насильник не ослабляет хватки. Об охоте нет и речи, она уже закончена, добыча в руках, а превращения — это ряд попыток пленника бежать. В конце концов он смиряется с судьбой и делает, что от него требуют.
Последней я хочу привести историю Пелея и Тетис, которые получили немалую известность как родители Ахилла. Пелей был смертный, а Тетис — богиня, она не хотела с ним соединиться, считая его недостойным. Он напал на нее спящую в пещере, схватил и не отпускал. Она, как Протей, прибегла к превращениям: становилась огнем и водой, змей и львицей. Пелей ее не отпустил. Она превратилась в ужасную скользкую каракатицу и обрызгала его чернильной жидкостью. И это не помогло. Она вынуждена была сдаться и после нескольких попыток избавиться от потомства стала матерью Ахилла.
Здесь тот же род превращений, что и в случае Протея, та же ситуация пленения: насильник схватил, держит и не отпускает. Каждое ее превращение — это попытка бежать в новом направлении. Она словно бы носится по кругу, ища в нем слабого места. Но найти не удается, и в конце концов она вновь оказывается в центре всех превращений в своем собственном облике как — Тетис.
История Тетис не добавляет, собственно, ничего нового к рассказу о Протее. Она здесь приведена из-за ее эротической окраски. Она напоминает вспышки распространенного и хорошо известного болезненного проявления — истерии. Сильные приступы этой болезни — не что иное, как ряд попыток превращения с целью бегства. Больная чувствует себя в тисках превосходящей силы, от которой не может избавиться. Эта сила — мужчина, от которого она стремится убежать: мужчина, который ее любил и которому она теперь принадлежит, или мужчина, который только хочет ею овладеть, как Пелей. Это может быть и священник, пленивший ее во имя Бога, может быть дух или сам Бог. В любом случае важно, что жертва ощущает эту силу в непосредственной физической близости, чует на себе ее хватку. Все, что она предпринимает, в особенности каждое превращение рассчитано на то, чтобы добиться хоть некоторой свободы. Удивительно многообразие совершаемых с этой целью превращений, многие из которых демонстрируются лишь в зачатке. Одно из самых частых — превращение в мертвого: оно себя хорошо зарекомендовало и практикуется даже животными. Предполагается, что мертвый будет оставлен в покое как не представляющий интереса. Жертва остается лежать, а враг уходит. Это центральнейшее из всех превращений: жертва оказывается настолько центром, что становится неподвижным центром. Она пресекает любое свое движение как мертвая, и противник удаляется. Ясно, как полезно было бы Тетис и Протею притвориться мертвыми, если бы, конечно, противники не знали, что они боги. Тетис не стала бы возлюбленной Ахилла, а Протея не вынудили бы пророчествовать. Но они боги и потому бессмертны. Им пришлось бы здорово притворяться: ведь смерть — это то единственное, в чем им никто бы не поверил.
Круговая форма бегства путем превращения придает истерии ее характерный облик. Она же объясняет многообразие связей между явлениями эротической и религиозной природы, характерное для этой болезни. Насильственное удержание всегда побуждает к бегству, и попытки бегства всегда будут кончаться неудачей, если удерживающий достаточно силен.
Совершенно иной характер имеют припадки шаманов. Во время камланий шаман тоже остается на одном месте. Он окружен кольцом зрителей. Что бы ни происходило с его духом, его видимое тело должно оставаться там, где оно есть. Иногда даже шаманы заставляют себя привязывать из опасения, что тело может унестись вместе с духом. Так что круговой характер камлания подчеркнут особо — как необходимостью пребывать в посюстороннем центре, откуда исходит все воздействие, так и наличием круга «болельщиков». Превращения стремительно следуют одно за другим, достигая невероятной сложности и интенсивности. Однако — и в этом заключается сущностное различие — в противоположность обычному истерическому припадку они не являются попытками бегства. Благодаря превращениям шаман завлекает духов-помощников, которые вынуждены ему подчиниться. Он сам захватывает их, заставляя помогать в его собственных предприятиях. Шаманство имеет активный характер, превращения служат здесь увеличению собственной власти, а не бегству от превосходящей силы. Пока вроде бы бездыханное тело лежит там, где его покинул дух, сам дух шамана исследует самые дальние области небес, а также и подземный мир. Он взлетает как угодно высоко, при этом хлопая крыльями как птица. Он ныряет и погружается как угодно глубоко, до самого морского дна, где проникает в дом богини, которой должен предъявить важное требование или просьбу. Но он всегда возвращается в центр, вокруг которого толпятся соплеменники, в страхе ожидая вестей из других миров. Бывает, что во время странствий он ударяется в бегство или спасается путем превращения, но в общем и целом планирует и распоряжается он сам, сходство с Протеем и Тетис состоит лишь в круговой природе его многочисленных превращений.
Теперь
Именно в сарае мы находим ученика в начале сказки. «Он думал, как выйти на свободу, но ничто не приходило ему в голову. Время шло и шло, и он становился все печальнее». Здесь мы сталкиваемся с началом состояния, противоположного мании, а именно меланхолией. Поскольку здесь много говорилось о мании, есть смысл кратко охарактеризовать и меланхолию. Она возникает, когда возможности бегства через превращения исчерпаны и все оказывается напрасным. В меланхолии человек чувствует себя уже загнанным и схваченным. Ускользнуть невозможно: превращения кончились, нечего даже пытаться. Человек прошел по нисходящей: он был добычей, служил пищей и превратился в падаль или экскременты. Процесс прогрессирующего обесценивания собственной персоны путем переноса находит свое выражение в чувстве вины. Немецкое слово Schuld, то есть вина, первоначально означало, что человек находится во власти другого. Чувствует себя кто-то виновным или чувствует добычей — в основе это одно и то же. Меланхолик отказывается от еды и объясняет это тем, что не заслужил. В действительности же он не ест, потому что полагает, что сам уже съеден. Заставляя его есть, лишь сильнее будят в нем это чувство: его рот как бы направлен против него, ощущение такое, будто перед ним держат зеркало. Он видит в нем рот, занятый едой, и то, что едят, — он сам. Он всегда ел, и вот теперь пришло ужасное и неотвратимое наказание. По сути, речь идет о самом последнем из возможных превращений, которое маячит в конце любого бегства, — о превращении в съеденное — и, чтобы его избежать, каждый из живущих ударяется в бегство, превращаясь кто во что может.
Самоумножение и самопоглощение. Двоякий образ тотема
Из мифов, которые молодой Штрелов записал у северных аранда Центральной Австралии, два нам особенно интересны. Первый — миф о бандикуте, сумчатой крысе, в переводе гласит:
«В начале все было в полной тьме. Ночь навалилась на землю, как непроходимые дебри. Предок по имени Карора спал в самом низком месте дна озера Илбалинтья. Только в озере еще не было воды, а была сухая земля. Земля над ним была красной от цветов и покрытой травами, и большой столб раскачивался высоко над ним. Этот столб возник прямо среди пурпурных цветов, росших в озере Илбалинтья. На его корне покоилась голова самого Кароры. Оттуда столб достигал самого неба, как будто хотел воткнуться в его свод. Это было живое существо с кожей, гладкой как кожа мужчины.
Голова Кароры лежала у корня большого столба, так лежал он с самого начала.
Карора думал, и желания приходили в его голову. Тут вдруг из его пупка и подмышек появились бандикуты. Они прорвали окружавшую его корку, выпрыгнули и стали жить.
И тогда начало светать. Со всех сторон люди увидели, как появляется новый свет. Начало подниматься солнце и заливать все своим светом. Тогда предок решил встать, потому что солнце взошло высоко. Он сломал корку, которая его окружала, и открытая дыра, оставшаяся после него, стала озером Илбалинтья и наполнилась темным сладким соком бутонов жимолости. Предок встал и почувствовал голод, так как волшебные силы потекли из его тела.
Но он еще чувствовал себя в дурмане; медленно вздрогнули его веки, а потом чуть-чуть приоткрылись. Он ощупал все вокруг, пребывая в состоянии дурмана. Вокруг он ощутил массу двигавшихся бандикутов. Теперь он крепко стал на ноги. Он подумал, что голоден. Испытывая голод, он поймал двух молодых бандикутов. Он сварил их немного дальше возле того места, где стояло солнце, в раскаленной солнцем горячей земле. Пальцы солнца дали ему огонь и горячие угли.
Когда он утолил голод, мысли его повернулись к товарищу, который мог бы ему помочь. Но уже приблизился вечер, солнце укрыло свое лицо за занавесью из бус, спрятало за ней свое тело и скрылось с человеческих глаз. Карора погрузился в сон, раскинув руки на обе стороны.
Пока он спал, из его подмышки появилось что-то в виде трубки, в которой слышны голоса духов. Оно приняло человеческий вид и за ночь выросло в юношу: это был его первенец. В эту ночь Карора проснулся, потому что почувствовал тяжесть на своей руке, он увидел рядом своего первенца, голова которого лежала на плече отца.
Светало, и Карора встал. Он издал громкий вибрирующий звук, пробудив этим к жизни своего сына. Тот встал и исполнил церемониальный танец вокруг своего отца, украшенного знаками из крови и перьев. Сын пошатывался, потому что только наполовину проснулся. Отец стал трясти грудью и туловищем. Потом сын возложил на него свои руки, и первая церемония завершилась.