Массовка
Шрифт:
Рустам попятился, все так же пялясь выпученными глазами. И принялся отдавать в переговорное устройство отрывистые команды.
Павел склонился над телом референта, разглядывая его с интересом. Он впервые застрелил человека. Но что-то внутри подсказывало, что убийцей он стал не сейчас. Все началось гораздо раньше…
По мере приближения к лагерю самочувствие заметно улучшилось. И одновременно проходило опьянение убийством. В момент, когда машина нырнула в ворота – под зловеще-ироничную надпись – пришло понимание
Страшно не их-за этого нелепого и бессмысленного убийства и даже не от осознания того, что он зашел слишком далеко. Страшно от понимания: теперь он привязан к этой проклятой массовке, будто какой-то омерзительной пуповиной. Он не может жить без нее, зависит от нее, как нерожденное дитя. Он снова стал должником – только теперь он вечно должен другому монстру. Тому, которого создал сам.
Толкнул дверь в Комнату правды. И даже не удивился увиденному.
Переходящий дорогу сидел в том же кресле, в той же позе, в которой Павел оставил его пару часов назад.
– Быстро ты! – без улыбки сказал Переходящий дорогу.
Павел ничего не ответил. Тяжело прошелся до центра комнаты. Медленно опустился на неудобный стул. Замер.
– Ты снова обманул меня… – бессильно произнес Павел. Смотрел в слепое белое окно, за которым начинало темнеть.
– Я? – Переходящий пожал плечами. – И в мыслях не было. Ты сам себя обманул. Человек, который идет против Единого, против судьбы, природы – глупец… Желающий в одиночку сдвинуть гору, всегда обречен на неудачу. Можешь хитрить, прилагать неимоверные усилия – все равно останешься в проигрыше. Возможна отсрочка, но, как видишь, она обременена самыми разными условиями, и не всегда приятными…
– Не всегда приятными… – повторил Павел.
– Да, – пожал плечами Переходящий дорогу. – Я даже мог бы тебе посочувствовать, но… Никому ведь не придет в голову сочувствовать мне.
– А ты нуждаешься в сочувствии? – недобро спросил Павел.
– Почему бы и нет? Я один, а вас так много. Мне тоже несладко. Только познакомишься с интересным человеком – а срок его вышел.
Издевается. Он всегда издевается. Наверное, если это Единое, эта неимоверный глобальный человечник действительно существует, то на роль Переходящего дорогу большой конкурс. И проходят его лишь редкостные мерзавцы. Их задача сделать конец обреченного как можно гадостней. Может, в этом есть рациональное зерно: обреченному куда легче расставаться со вконец опротивевшей жизнью.
– Ну ничего, у тебя есть время пожить всласть, – продолжал Переходящий. – И не просто пожить, а побыть почти сверхчеловеком. Вроде божка на каком-нибудь диком острове. Тебя будут обожать, устраивать пляски в твою честь, резать друг друга, чтобы вызвать дождик…
– Убирайся! – выдавил Павел.
– Да, да, конечно, – сказал Переходящий, выбираясь из-за стола. – Жизнь – интересная штука, не правда ли? Как бумеранг: отбрасываешь неприятности подальше от себя, а они возвращаются и бьют тебя по затылку…
– Пошел вон!!! – заорал Павел и швырнул в Переходящего первым,
Это оказался пистолет. Он грохнулся об стену рядом с дверью, и Переходящий ушел, улыбнувшись напоследок своей ненавистной улыбочкой.
Павла трясло. Он смотрел на свои руки и не понимал, что это. Обессилено сполз со стула на пол. Свернулся калачиком, трясясь, как от холода.
И зарыдал.
Новая жертва придала сил, но не принесла облегчения. Павел неподвижно сидел перед экранами, глядя на творение рук убийцы.
Он чувствовал себя обманутым. В который раз провел его хитрый посланник судьбы. Заодно появилось новое чувство – отвратительное, непреодолимое – ощущение зверя, загнанного в западню.
Словно иллюзия жизни и само яростное желание жить были даны взамен на острое отвращение к такой жизни. В этом контексте ощущение собственного распадающегося тела и разума казались теперь гуманным обезболивающим, делающим саму смерть приятным избавлением от мук.
Хотелось выть от бессильной злобы, кидаться на стены, но… Это бессмысленно. Как сама жизнь, сосредоточенная вокруг маленького персонального ада.
Вот они – окошки в преисподнюю, транслируют круглосуточно быт обитателей непроходящего кошмарного сна. Давно уже перемешались там режиссеры и сценаристы, операторы и осветители, актеры и статисты, гримеры и костюмеры. Все они – одно месиво. Стадо, поклоняющееся Хозяину, их задача – производить страх и смерть, продлевая существование своего божества.
Почему эти жертвы продляют ему жизнь, почему? Этот вопрос, наверное, не имеет смысла, когда хочется одного – жить. Но жизненная сила заставляет беспокойный мозг думать, думать, думать! И мысли копошатся в возбужденном сознании, не давая обрести покой, насладиться фактом собственного бытия.
Павел старательно отгонял проклятое «почему?» Но ответы рождались сами собой, лишая покоя, сна, всякой радости существования.
Переходящий прав: правда спрятана не так уж глубоко.
– Нет, не надо…
Правда лезет наружу, как магма, выдавливаемая вулканом.
– Нет…
…как кровь, проступающая сквозь бинты, стянувшие рану.
– Заткнись!
…как зеленый росток, пробивающий асфальт.
– Я не хочу знать!
Правда в том, что ты – никакое не божество. Ты – ничтожество. Такое же, как и те, растворенные в массовке статисты. Ты по-прежнему лишний. Ты не нужен этому громадному, непостижимому Единому.
Но вместо себя ты отправляешь в никуда ни в чем не виновных заместителей.
– Нет!
Просто бездушное и безмозглое Единое принимает эти жертвы ЗА ТЕБЯ…
– Не-ет!
Это ты умираешь каждый день, и каждый раз разной, все более ужасной смертью
– Нет!
Оно огромное, неуклюжее, тупое. Его можно обмануть – на время. И как долго ты будешь подсовывать ему кого-то – вместо себя?
– Нет! Все не так! Это ложь! Ложь!
4