Мастер и сыновья
Шрифт:
Посапывая, нечистый со своими слугами под носом у мастеров мгновенно выкапывает канаву, воздвигает крутой бугор, спихивает обоих в болото, да еще в таком месте, где и лужи никогда не бывало. Да и как же рогатым к ним не приставать, если мастер то и дело поминает адское племя — и падая, и вставая.
По всем приметам догадывается Кризас, что дом уже где-то поблизости. Не ошибся: издали слыхать, как шумят тополя у его лачуги. Нет, но скажите-ка, где это видано, чтобы так закружилась головушка! — опять ни тополей, ни дороги. Только самую малость поплутали путники, но теперь-то нечистый может хоть
— Мать, спишь ты?.. Я пришел, разве не видишь?.. Иди, старика встречай, картуз снимай, сыром угощай! — стучится мастер. — Вот дрыхнут, кошки вас там, что ли, задрали? Йонас, отвори, я барашка привел!
Сильный стук и песни Кризаса все же разбудили весь дом. Лучина вспыхивает, снова гаснет, шорох приближается к двери, и в лицо мастеру, наклонившемуся навстречу своей старухе (Девейке хорошо знакомо шарканье ее постолов)… тычется колючий ус. Пропадает всякая охота целоваться. Будь это сыновья, тогда почему бы нет — но не могли эти голомордые за такой короткий срок такую метлу отрастить.
— Ты кто? — ухватившись за чужой ус, кричит Девейка, свободной рукой придерживая веревку, за которую был привязан баран.
— Ну уж хватит! Кто я? Че-ло-век… э-э…
— Хороший человек! Как меня дома нет, человек к моей бабе… я тебе, дьявол, по-покажу!
За спиной усача слышен и женский голос. Кличут мастера из избы по имени, но не сказал бы Девейка, что это похоже на карканье его старушки.
— Чей это хутор? — спрашивает Девейка, отпуская чужой ус и вваливаясь в сени. Хоть голова мастера и во власти хмелевой шишки и ячменного зерна, но соображает он, что и на сей раз одолела его нечистая сила.
— Те-те-те — хутор! Не дадут мне со своей бабой отдохнуть!.. — скачет вокруг мастера человек в одном исподнем.
И снова встречается Анундис со своими гостюшками. Видно, проделали они оба долгий и трудный путь: к чему ни притронешься, все в грязи. Скажи на милость, совсем нельзя ногам верить! Ты их так ставишь, а они у тебя эдак…
Котре, Анундисова баба, не хочет отпускать путешественников, — все равно не найти им Паграмантиса. Пусть привяжут барашка, а одежду свою повесят сушить на стенку печи. Выспятся, с утра хорошенько подзакусят — и домой. Котре уже стаскивает со спины мастере полушубок, сердится, что муж отпустил их в такую темень.
Нет, мастер слово дал, что сегодня он обнимет свою старуху — надо шагать. Это Анундис-Тундис им не в ту сторону дорогу показал.
— Ой, смейся, издевайся над своими мастеровыми, как бы только рожа к твоим икрам не пристала!
У Анундиса тоже в голове птички чирикают, и лучше бы ему лежать в своем углу, но усач отталкивает жену, он, мол, сам поведет своих друзей, проводит их немного.
Чует мастер, в третий раз выйдя на деревенскую улицу, — поднимает его на воздух, что твой пузырь, чует портной Кризас — убегает у него из-под рук с бешеной скоростью плетень.
— Показывай дорогу, Анундис!
Мастерова жена встает первой, надевает постолы, с молитвой укрывает мужа, который лежит, закинув руки за голову, словно распятый, и, приоткрыв рот, пыхтит-задувает так, что даже паучок на потолке никак не ухватится за свою паутинку. Ночью притащился отец, весь в грязи, что-то лопоча про барашка.
Каждого из сыновей, которые разметались во сне, все с себя посбрасывав, одинаково заботливо укрывает мастерова жена. Взяв горшок, бредет доить козочку. Дивится старушка, что коза поднялась раньше нее: стоит здесь же, под окошком, и блеет. Шепчет матушка молитву деве Марии и удивляется еще пуще прежнего: дверь хлева распахнута. Может, кто сено воровал, может, она позабыла вчера дверь затворить? Сунула старушка голову в хлев, — ой, падает на землю горшок: чьи-то ноги через порог задраны. Человек валяется. На голову душегрейка наброшена. Э, да он в одних исподних!
Бежит мастерова жена в избу — ног под собой не чует. Будит сыновей, тормошит отца. Никак не поймут дети, что приключилось, чего это мать крестится. Человек? Где мертвец? Какой такой мертвец?
Йонас накидывает на плечи пиджак и босиком — в хлев. За ним топает Симас. Они издали, осторожно обходят покойника, наконец набираются смелости и, заметив, что спина у мертвеца вздымается, переворачивают его на бок: по рыжему усу — Анундис. Растревоженный покойник потягивается, жует жвачку и бормочет, шаря руками вокруг себя:
— Котре, а-а, Ко-отре, прикрой шубейкой…
Во сне мастер все еще на небесах: режется он со святым Петром в карты. Колода замусоленная, засаленная. Удивляется мастер, что на небе точь-в-точь как у них в клети: тут тебе и ложки, и солонка на стене висит, в углу стоит ушат со свиным хлебовом; еще раз смотрит мастер — да вот и его старушка, скрючившись на постели, штаны латает. Святой Петр, положив седую бороду на стол, говорит:
— Если вытащу червонного туза — аминь. — С этими словами Петр хлоп по лбу мастера засаленной картой: — А ты жульничаешь!
— Пьяница! — слышит Девейка голос, только уже не апостола Петра, а голос архангела — своей Аготы. Это старушка сухоньким кулачком ему бока мнет. — Разумения у тебя нет, антихрист!
Ничего не скажешь, хорош завтрак! Видно, крепко соскучилась по нему старая, что даже спящего муженька потчует. Что мастер слышит! Всякую небылицу несет матушка: он злодей, бродяга… Мало того — узнает мастер, что сам он спит, как барин, а гостя в хлеву запер. И вправду, старушка прежде шуток не любила, а тут вздумала потешить муженька: барана гостем называет.
— Может, хочешь, чтоб я в хлеву валялся, а барана с тобой рядом в постель уложил?! Ты это брось…
— Какой баран? Сам ты баран! Вчера все время — про барана, сегодня — про барана! Просохнешь ли ты хоть раз! Чего ж ты Анундиса голышом в хлеву запер?
Анундиса? В хлеву? Ай, как нехорошо смеяться над стариком! Выпил мастер — чистая правда, но это уж его дело.
— Черт подери, чего пристала? А вы, сынки, не выставляйте свои кривые рожи, сегодня я их покупать не стану!
Но вот, не успел мастер ущипнуть себя за ляжку — во сне это или наяву, — а уже вслед за Йонасом входит Анундис — без шапки, в белых подштанниках, один ус торчком, другой обвис. Мастер, упершись локтем в постель, глядит не мигая на ковыляющее, облепленное соломой пугало. Зашевелился ус у Анундиса, ухмыльнулся он и сделал рукой жест, от которого Девейка тут же взрывается хохотом.