Мастер и сыновья
Шрифт:
— Весел ты сегодня, портной! — говорят ему проезжающие.
— Весел скворец, будто горю его конец!
Проходят мимо две девушки. Кризас и для них на скорую руку сочиняет:
Чтоб тебе. Улюше, Муж достался дюжий— А как дальше, Кризутис?
— А я на копеечку сказал.
Видит Кризас — плетутся, придерживаясь за изгородь, двое пьяных. Знакомые или нет — в зубы смотреть не станешь, а хлестким словечком их тоже можно угостить:
Ах,Пьяницы кое-как останавливаются:
— Ты, свинья, прочь, не твое дело!
— Такое дело, что глотку твою водка проела!
— В м-морду хошь, а? Хошь, а?!
— Только «а» и затвердил, а до «бе» не докатил! — Кризас по голосу узнает пропойцу Какадаса, который намедни драл глотку, таскал по местечку портрет царя и всем приказывал шапки снимать. А дружок его, видно, тот самый Слункюс, что живет на объедки, перепадающие ему от царских властей за иудины лобзанья. Да, это они! Всякое сомнение пропадает, когда эти боровы начинают хрюкать:
— Дай ему, д-дай ему!
— Ай-ай, какие прыткие! Что ж вы дадите, если последние портки в корчме оставили?
Отстреливается Кризас меткими словечками, но видит, что забулдыги, отпустив забор, подбираются все ближе, шарят по земле, выковыривают булыжник. А в Паграмантисе за камнями далеко ходить не надо.
Стракал-макал, Мало еще плакал… Слункюс вон козла дерет,— Какалас за хвост берет…Перьый снаряд просвистел довольно близко — в двух вершках от Кризасова носа, а второй прошуршал в ветвях дерева. Черти рогатые, видно, нашли-таки груду булыжников! Швыряют камень за камнем с отвратительной руганью, и паграмантскому скворушке приходится оберегать голову от града булыжников. Но портной не прерывает свою песню. Пока бездельники подбирают камни, он уж и новый стих придумал:
Иуда — это Какалас, А Ирод — это Стракалас. Ирод и Иуда…Кажется, что портновские песенки весь хмель у пьяниц повыветрили: они с таким упорством обстреливают скворешню, что Кризас не поспевает и слова вымолвить, приходится ему затворять песенный ларец. Как бы там ни было, в плен сдаваться он и не помышляет. Лестницу портной нарочно не трогает. Пусть только сунутся — он стряхнет их, как лягушек в болото.
Шум всполошил соседей. Первыми спасать скворушку от хищных ястребов устремляются Йонас, сам Девейка и гончар. Их появление охлаждает пыл буянов. Мастер издали кричит:
— Слезай, Кризас, сними мерку на саван, а я погляжу, какой длины им гроб сколотить!
— Еще гроб им! Вали в канаву! — воинственно наступает горшеня, а за ним и Девейкины сыновья. Чувствуют пьянчуги, чем тут пахнет, перелезают через забор и, поддерживая друг дружку, улепетывают:
— Местечковые бьют!.. Местечковые!
Портной за работу недорого берет и к женщинам не пристает. Все хорошо знают: его работа славится. Умеет он угодить людям как никто
— Ах ты, моя лилия, вот красота какая! Только на окошко тебя вместо цветка!
Зовет портной девушек ласковыми именами: рутами, миртами, литовскими красотками. Которые помоложе — тех за щечку ущипнет, велит поскорее подрасти, кто постарше — пожелает поскорее чубатого или усатого дождаться, а старым девам — с надеждой не расставаться. Девушки называют его Кризулисом, Кризутисом, даже просто портным, но ни одна из них не смеет называть его дядей.
— Кризулис, — говорит ему девушка, — когда сватов ко мне пришлешь?
А он спрячется в свой горбик, как улитка в раковину:
— Год буду шить-обшивать, а потом — гостей на свадьбу созывать!
Был бы Кризас стройным, без корзины на спине, как он называет свой горб, может, в молодости осмелился бы уцепиться за чей-нибудь гребешок, но теперь — клюв уже притупился, крылышки примахались.
— Я с горбом своим, как с женой, — подшучивает над собой, невольно краснея, — вместе ложимся, вместе встаем. Хоть и хороша подружка, а вот тебе — на спине сидит. А раз есть у меня жена, зачем же еще одна?
Вот заходит к портному девушка, кругленькая — хоть поставь, хоть покати. А до чего смела! Все-то платья переворачивает, вертится, что, мол, кроите, что шьете? Приглядывается Кризас, не видывал ли он ее уже прежде? Должно быть, к ней еще пальцами не прикасался. А она — снимай мерку, через неделю на воскресенье сшей ей плащ. Если нет, она страшно рассердится.
— Да откуда ты, злюка? Не Амбрутите ли?
— Она самая.
— Скоро придешь на свадьбу звать?
— Да никто меня не берет, — печально отвечает девушка. — Приданое у меня маленькое…
— У вас там на равнине парней не проведешь на мякине, а такую, как ты, и без приданого возьмут. Вот, какая ты липочка! — обхватывает Кризас девичий стан.
И как только портной пальцами притронется, она все — хи-хи-хи. Все ей — ой, боюсь, ой, щекотно, ой, здесь не надо!
— Да почем ты знаешь, что не надо? — доказывает Кризас, еще раз прикладывая ту же нитку. — Ведь от моих пальцев не завянешь. Не вертись, носом не крути!
Уж точно без всякой надобности в третий раз снимает мерку портной. Нравится, наверно, Амбрутите: ловкость пальцев горбунка: стряхивает их с себя, вертится, от всей души смеется, что Кпизутис пугливый…
Подмастерье Доминикас даже рот разинул, глазеет, как Кризас к девушке ластится, и дядя, взяв его за нос, отводит в сторонку.
— Ты слюнки не глотай, — говорит ему. — Вот вырастет у тебя под носом щетина — тогда и наглядишься…
Записывает Кризас, какая у Амбрутите талия, какой длины рукава… И странное дело, пальцы с трудом мел удерживают. Словно совесть нечиста — пишет на стенке, болтает и опять забывает, сколько там в подмышках. Не бывало еще такого с Кризасом — заболел он от стой синички лихорадкой.