Мастер-класс
Шрифт:
История монаха
На занятиях мы все время делали сообщения о традициях или культуре своих стран, что очень интересно, потому что одно дело – прочесть об этом в книге и совсем другое – послушать, что рассказывает абориген. Каждый рассказ нес на себе печать собственного отношения и был окрашен нежной краской ностальгии.
Девушки чаще готовились обстоятельно – с фотографиями, плакатами, если дома было что-то, что можно принести-показать, обязательно приносили. Любили рассказывать о традиционной кухне, о легендах, о костюмах, об архитектуре, китаянки демонстрировали сложные прически, калейдоскоп сообщений был очень разнообразен. Я, чтобы избежать долгой речи на английском, который был слаб, устроила урок танцев и научила дружную братию танцевать кадриль. Доклады мужчин были короче, они брали не формой, а содержанием. Как-то тибетцу досталась тема – рассказать о традиционных свадьбах или форме брака. Его лаконичный рассказ произвел неизгладимое впечатление на аудиторию, и мы потом не раз к нему возвращались, пытаясь раздобыть новые детали.
Итак, Нджи доложил нам, что традиционная модель
У китаянок к нему вопросов, разумеется, не было, а мы, переварив, точнее, не переварив услышанное, начали. Первым выступил француз:
– А как же решается проблема, когда кому спать с женой?
Нджи не понял вопроса. Ему на разные лады разъяснили, он удивился:
– Здесь нет никакой проблемы, это решается внутри семьи.
Француз обиделся:
– А другие что, ждут? Расписание, что ли?
– Это по-разному, может, и так, или, кого она позовет, тот и идет.
Девушки оживились.
– А если одного она все время не зовет и не зовет? – забеспокоился за далекого тибетского мужа француз.
– Значит, ему нужно постараться, чтобы заслужить ее внимание.
Француз присвистнул.
– А чьи, простите, считаются дети? – поднял руку венгр-молодожен.
– Как чьи? Всех. В некоторых селах считалось – старшего брата, он глава семьи.
– И тебе неинтересно знать, который из сыновей – твой?
– Все мои.
Мужская часть класса загудела.
– Это неважно, – невозмутимо продолжал Нджи, – эти дети принадлежат одному роду, и, если кто-то из отцов погибнет, другие будут кормить всех детей как своих, а для матери и так неважно, кто отец ее ребенка, она будет заботиться обо всех одинаково.
– А как насчет ревности? Братья не ревнуют, не ссорятся? – не унимался француз.
– Как они могут ревновать, если это их всех жена?
– Ну прям совсем?
– Совсем. Наверное.
– Ну вот тебе совсем-совсем радостно было бы смотреть, как брат идет с твоей женой в спальню?!
– Так это и его жена тоже.
– То есть тебе дела нет?
– Нет.
– У тебя сколько братьев?
– Нисколько. Я один.
– А если сосед косо посмотрит на твою жену, тебе тоже дела нет?
– Как это посмотрит?
– А вот так! – И француз изобразил вызывающий страстно-испепеляющий взгляд и помотал бровями.
– Нет. Сосед так не посмотрит. Его убить могут.
– А-а!!! – завопил класс, довольный, что ревность существует и в Тибете, и значит, если Шекспир покопался бы там повнимательнее, то все бы там нашлось. Все как у людей.Но меня беспокоил другой вопрос:
– А что, если жене не захочется исполнять супружеские обязанности с каким-то из мужей?
– Как это не захочется? – удивился Нджи, ход европейской мысли опять ставил его в тупик. – Как не захочется? Это ее обязанность.
Девушки наперебой начали объяснять:
– А так вот и не захочется!
– Ну не нравится один, хоть режь!
– Ну не может она с ним идти, со всеми без проблем, а с этим – ну никак!
Француз и венгр в один голос, радостно:
– А это уже ее проблемы!
Девицы загалдели, начался базар стенка на стенку, который клубился бы еще долго, но смолк в одно мгновение, разбившись о тихий голос Нджи:
– Нет. Это как раз – его проблема. Его большая проблема.Мы затихли. И он поведал нам грустную историю о том, что если случится, что одного мужа жена невзлюбит так, что превозмочь уже никак, то начинается черная полоса в жизни мужчины.
Сначала, когда неприязнь еще не озвучена официально, он просто будет стараться изо всех сил, чтобы заслужить ее расположение, но если и это не приводит к нужному результату, то в игру вступает последняя карта: к женщине на поклон приходит свекровь.
Она будет просить и обещать, лишь бы сыну было позволено остаться. Женщина, безгранично уважая возраст свекрови, может принять ее просьбу и оставить мужчину в доме.В этом месте класс замер… Как изменился мир!
Тишину нарушил француз, как наименее сочувствующий тибетской модели семьи:
– И что будет, если она скажет «нет»?
– Тогда ему нужно уйти. Пути у него два – в монастырь или в наемные работники, жить при каком-то доме и работать за еду и кров.
Мы опять немножко пошумели. В разных концах земли заикали далекие свекрови. Мне определенно нравился тибетский вариант:
– Скажи, а мужчина может помогать женщине по дому или это считается только женской работой?
Он не понял вопроса. Но я не унималась и настойчиво пыталась выяснить – кто в доме моет посуду на такую прорву людей?
Оказалось, что домашние обязанности тибетской женщины мало отличались от европейских, исключалось только одно – женщина не могла работать на земле, сельскохозяйственные работы выполняли мужья.
– Ну а там, обед приготовить или посуду помыть мужчина может?
– Но он же занят делами вне дома.
– Хорошо, а если, предположим, снаружи все сделано, он может помыть посуду или подмести пол, или он не станет этого делать ни при каких обстоятельствах, как, например, у мусульман?
– A-а… конечно, может, почему нет? Если он освободился, то будет выполнять любую работу внутри дома, если нужна его помощь.– Скажи, Нджи… – вдруг задумчиво подала голос училка, сидевшая среди учеников. – А как ты стал монахом?..
Он
– Родители отдали меня в монастырь, когда я был подростком. Это большая честь для семьи, если кто-то из детей станет монахом. Обычно отдают девочек, но у меня нет сестер. Я один у моих родителей.
– А как быть остальным женщинам?
– Каким остальным?
– Ну тем, которые не выйдут замуж.
– Что значит не выйдут? Которые не хотят замуж – становятся монахинями.
– Нет, которые не хотят в монахини.
– Тогда идут замуж.
– Так на всех мужей не хватит!
– Как не хватит? Это женщин не хватает, мужчин всегда больше.
– О, а в Европе наоборот.
Нджи вздохнул – там хорошо, где нас нет.
– Как же быть тем, кому не хватит семей-братьев?
Он опять не понял, ему опять объясняли, наконец, он заулыбался:
– Вы хотите сказать, что какой-то женщине может не хватить мужчины?
– Да!
– Такого быть не может: если женщина хочет выйти замуж, она всегда найдет за кого, остаться одному – проблема мужская. Она может позвать одного из младших братьев, и они будут жить сами, но в деревнях, на земле, так не проживешь, нужно много мужей.
И мы опять возражали и опять много говорили…
Так проходили наши занятия-путешествия к далеким берегам. Студенты приносили диковинные вещи, хранящие память предков. Каждый бережно нес свой рассказ, как драгоценную воду в пригоршнях, боясь расплескать, пытаясь передать свое трепетное отношение к тому своему далекому непохожему, чего больше нигде не встретишь…
…а он потом все-таки сказал нам, почему вышел из монашества. При китаянках, видимо, не хотел и всегда уходил от ответа, хотя мы делали несколько заходов. Но как-то в малом кругу мы мусолили задание, и зашла речь о том, что, прежде чем вернуться в мир, монаху назначается испытательный срок: проверяют на прочность его решение. Если этот путь пройден, и отговорить не удается, то его без препятствий отпускают. Но на семью ложится тень позора.
– А почему ты все-таки решил уйти? – тихо спросили его в очередной раз.
Он замолчал. Нам стало неловко: вот пристали, бестактные, видно же, что не хочет говорить, все, больше не спросим. И вдруг:
– Я хотел быть с женщиной.
– С конкретной? Ты был влюблен?!
Он дернулся, взгляд стал черным:
– Нет. Этого не могло быть.
– А когда ты встретил свою жену?
– Гораздо позже, в Индии, мы работали в одном университете, а потом переехали сюда.
– А ты никогда не жалел о том, что сделал? – ляпнула я.
– Моим родителям было очень тяжело.
– Ты никогда не жалел?
Он медленно поднял глаза и посмотрел в упор:
– Нет. Нет ничего лучше, чем быть с женщиной.Французские сосиски
Каждый учебный день был похож один на другой: сорок пять минут занятие, пятнадцать минут перерыв и опять сорок пять минут. Нельзя сказать, что сам урок был совсем уж заформализован, но мы все-таки занимались каким-то делом и шли по заданной училкой колее. А перерыв первоначально был задуман как время неформального общения, предполагалось, что мы будем применять полученные знания в свободном полете.
Японки уходили сразу и отдыхали от нас на японском. Китаянки, как более дисциплинированные, находились в классе, но шушукались тоже на своем. «Западноевропейский блок», таким образом, беспрепятственно принадлежал сам себе и мог потрындеть о чем хочешь.
Но училка быстро учуяла своим политкорректным носом, что в нашем объединении есть что-то неправильное, и поспешила вмешаться и употребить наше свободное время на пользу (на нашу пользу, естественно). Она решила поучить нас «Искусству общения в обществе», оно же Social Skills, оно же Small Talk.
Small Talk – это предельно выхолощенный разговор ни о чем на определенные темы, которые изначально исключают конфликтность, спорность, а часто также интерес и смысл. Суть смол-тока – передержать определенное время большое количество народа на маленькой площади так, чтобы все было мило и гладко, не вспыхнуло никаких размолвок, и чтобы в конце вечеринки все с легкой душой разошлись. Круг тем, вопросов и ответов выверен и отшлифован годами. Основное искусство – держать лицо.
Вы спросите: а что, по-человечески и поговорить уже нельзя? Можно. Но для этого есть узкий круг друзей. Таким образом, училка лишила нас возможности поболтать в узком кругу друзей, заставляя играть по правилам смол-тока, и нам пришлось со взаимно покислевшими минами болтать о всякой всячине, при этом она сидела с нами, вежливым цербером направляя и корректируя беседу.
Одна из главных тем смол-тока, я бы сказала, основополагающая, – о еде. Кто что ел. И вкусно ли это было. Варианты – вкусно, очень вкусно, рилли вкусно. Если было невкусно, то упоминать не надо.
Когда в классе появился француз, мы по кругу отвечали на вопрос, как прошли наши выходные. Отвечать нужно было в определенной глагольной форме, пару предложений. Когда очередь дошла до него, он ответил:
– В субботу мы ходили на большую вечеринку к друзьям.
Этого было мало, училка направила:
– Вам понравилось на вечеринке?
– Да.
– Что вы там ели?
Француз подумал, что не понял, и на всякий случай переспросил.
– Что вы там ели? – чеканно повторила училка.
Он опешил. Бросил вопросительный взгляд назад и растерянно повернулся обратно. Училка опять пришла на помощь:
– Там было много разной еды, не так ли?
– Да, – кивнул смутившийся француз, он не понимал, в чем подвох.
– Что вы там ели?
– Ел?!.. В смысле… – он изобразил быстрые движения ложкой.
– Да.
– Ох… да не помню… какая разница… что-то ел…
– Это было вкусно?
Потерявший точку опоры француз пополз взглядом по лицам одноклассников, но первыми сидели фарфоровые китаянки, затем спавший мертвецким сном мексиканец, и, наконец, его взгляд уперся в меня. Я медленно кивнула, мол, все нормально, брат, у них всегда так. Он быстро обернулся и ответил:
– Да, это было съедобно.