Мастер-класс

Исупова Лада Семеновна

Концерт, который они давали в тот приезд, был вполне под стать мастер-классу. Педагог открыл его краткой речью о том, что они привезли программу, состоящую из современных номеров. «В конце концов, мы американский балет, так надо же оправдывать название?» – и он широко разулыбался на все стороны. Я окаменела – вот оно?! Всё? Это теперь так называется? (Замечу, что «американский балет» – это не балет в исполнении американцев, а жанр, заложенный Джорджем Баланчиным, давший новое дыхание балету классическому. Безусловно, классический балет и сейчас живее всех живых и является вершиной исполнительского мастерства, но ищет новые формы и открывает новые направления– современный балет.) Все годы, на протяжении которых эта компания ездила в турне по колледжам, они обязательно привозили классические и современные номера, и вдруг – ни одного классического?! Да не поверю в никакие «оправдать название»! Неужели не могут?.. Или уже не на том уровне, что их решили не показывать? Вот это да…

Выступление

подробно описать не могу, да никак не могу – все слилось в общий ком, ни блеска, ни изюминки. В какой-то момент подловила себя на том, что меня дико раздражает одна крашеная девица, нарочитая и порывистая, как примадонна немого кино. Не могла от нее отвлечься, везде она выделялась. Но тут же возник другой вопрос – если зрителя так долго занимает одна и та же раздражающая мысль, то не в балерине дело, а в том, что в принципе – скучно, и глаз ищет, за что бы зацепиться и чем себя занять. От этого стало совсем грустно, потому что вспомнила, как, не дыша, смотрела их выступления прежде. Вот тебе и «расхлябанный класс», и урок вполноги, что же дальше-то будет? Великолепный дворец, который, как показалось в прошлый раз, только пошатнулся, ощутимо рушился прямо на глазах. Нет, в это трудно было поверить… слишком известная компания, чтобы дали вот так просто развалить.

На следующий год они не приехали, и прошел слух, что педагога уволили, кого поставят на его место – неизвестно. И я опять стала их ждать…

Четвертый

Прошел еще год, и опять они не приехали, да и вообще любые мастер-классы у нас стали редкостью. И не могу объяснить почему, но как-то в декабре, может, случайная рождественская песня навеяла, может, еще что, но я вдруг вспомнила о них, пожалела, что не приехали, и дернуло меня зайти на сайт колледжа, посмотреть расписание – ну а вдруг? Может, они теперь весной приезжают? Открываю, нахожу «декабрь» и обмираю: они здесь. Завтра – единственный мастер-класс. А меня никто не звал…

Ну ладно, театр не пригласил – педагоги сменились, меня не знают, но свои?! До сего дня мастер-классы играла только я…

Вспомнила неприятную ситуацию на факультете.

Посидела.

Продышалась.

Ну нет, дорогие мои… я обязательно схожу завтра на мастер-класс. Как зритель. В конце концов, я хочу видеть нового педагога. У меня коллекция.

К назначенному часу прихожу в зал – немного людей у станка, у стены стулья для желающих, на которых сидит один-единственный зритель – мой экс-босс. Не думаю, что его интересовал мастер-класс, скорее он пришел, чтобы изобразить присутствующую аудиторию, все-таки он – принимающая сторона. Я была вторым зрителем, можно сказать – аншлаг. За роялем сидел немолодой мужчина и пил кофе. Судя по тому, что свободных стульев было навалом, и сидел он лицом, а не боком к клавиатуре, – это был пианист. Судя по тому, что пюпитр опущен, – это был борзый пианист.

Педагог начал урок, представился сам и представил музыканта. Да, они стали возить в турне своего концертмейстера. Они не занимаются под диск.

Педагог – с легким флером утомленности, худой и бледный, сначала помаялся немного, рисуясь, в центре зала, а потом навсегда перебрался поближе к стульям и, устало покачивая бедрами, беседовал с боссом. Мне стало неловко, что он во время занятия стоит к студентам спиной и треплется, а потом и вовсе сел, такое даже в самой затрапезной студии на самом обычном уроке трудно представить, а уж во время открытого? Я бы встала и ушла, но мне хотелось посмотреть диагональ, а это в конце.

Сам урок был не то что плох, он был банален, все предсказуемо. У меня даже закралось подозрение, что, может, это наши попросили попроще? Чтобы студентам полегче было? Но я тут же отмела эту гипотезу – зачем просить вести «под нас», если колледж платит немалые деньги за то, чтобы постоять и позаниматься вместе с ними? Без них мы и сами можем, бесплатно.

Концертмейстер был под стать педагогу. Со стороны могло даже показаться, что он весь урок играет одну и ту же песню, делая остановки, чтобы отхлебнуть кофе. Он играл… я не могу употребить слово «плохо», потому что в техническом плане он играл хорошо, иначе он просто бы там не работал, но «пианист» и «концертмейстер балета» – это не одно и то же. И вот как концертмейстер он был откровенно плох, он «гасил» класс. Конечно, он был лучше многих, но должен быть крутым! Рушились мифы.

Я сидела и через айфон строчила записки подруге-концертмейстеру: «Юля! Он играет „По улице ходила большая крокодила“!» «Большая крокодила», спору нет, удобна, пожалуй это даже было самое удобное, что он играл, но есть же еще стиль?! Одно дело играть каждодневную рутину, но другое – показательное занятие, на котором концентрированно демонстрируется лучшее, как педагогом, так и музыкантом. Впрочем, если бы он шикарно играл все остальное, то я приняла бы на ура и «Крокодилу», но «Крокодилу» в качестве блестящей вершины душа не принимала.

Самое поразительное было в том, что педагог пианиста не останавливал. Он не просил поменять музыку, не рвал на себе волосы и не ругался. Он вообще не реагировал на музыку. Танцующие тоже. Видимо, они отключались от музыки из чувства

самосохранения и двигались сообразно внутренней организации. В итоге – немузыкальный класс.

Диагональ просто поразила: даже в те редкие моменты, когда музыка была кстати, танцующие ее не слушали. Есть две формы «музыкальности» – когда танцор следит за музыкой, зная, что прыгать мимо – ошибка, и другая – естественное состояние, когда человек просто физически не может делать наперекор, как бы ни было неудобно – мучается, но делает в музыку. Эти же не мучились и прыгали себе, как блохи в банке. Я недоумевала: а как они же выглядят на сцене? В техническом плане они выполняли упражнения неаккуратно, с эпизодическими проблесками, в целом – на среднее «хорошо», но эта компания не из разряда «хорошо», они из разряда «высший класс»! Смотреть на все это было тяжело, у них же такие блестящие данные! Просто руки чесались, так хотелось поднять эту махину в воздух. Я уже почти решилась, прикинувшись доверчивой пастушкой, зацепить педагога и напроситься «разочек поиграть большие прыжки настоящим солистам», но перед боссом стало неловко: он-то точно знает – я прекрасно понимаю, что последует за этим «разочек». Напроситься, чтобы намеренно поставить в неприятное положение приезжего концертмейстера, рука не поднялась.

Насилу досидела до конца. Монументальный дворец осыпа́лся, как песочный замок. Тихо и быстро ушла. Было горько и обидно, как будто сломали что-то мое очень личное и дорогое.

Эпилог

И опять они исчезли из виду, но через год… как интересно, эта компания неизменно появлялась в моей жизни, как будто я листала книгу, где одна страница – год.

Прихожу на работу, подходит приятельница-педагог:

– Ты слышала новость?

– Какую?

– Ну, может, и не новость, или для тебя не новость, но я только что узнала.

– Что случилось?

– Студию расформировали!

– Нет.

– Да! Подруга сказала, она с ними временами работает.

– Почему?

– За несоответствие уровню компании.

– Нет.

– Да. Ты же сама говорила, что к тому идет, и вот!

– Но я не имела в виду конец… я думала… возьмут другого педагога… что-то сделают.

– Ну, видимо, всё, ничего уже не сделать.

Я стояла, как оглушенная, не могла поверить.

Есть большие планеты, есть малые, все приходит и уходит, но… но к этому трудно привыкнуть. Трудно видеть, как рушится сильное. В такие моменты остро чувствуешь сквозняк за спиной.

Пошла к ним на сайт, официально звучит более завуалированно: театр по-прежнему набирает талантливых молодых, но учат не у себя, а отдали балетной школе, которая находится под их патронатом, там теперь они будут заниматься и появляться в основной труппе, чтобы разучивать репертуар, никакого персонального тренинга. Если не знать, что было раньше, то звучит все равно заманчиво, мечта любого профессионала – на заре карьеры попасть к ним на два года. Так, незначительная смена формулировки.

В памяти один за другим начали всплывать педагоги и стажеры, и как постепенно все менялось, и как бросилась в глаза та легкая червоточина: они не выкладывались каждый раз, появлялась ленца, появлялось «вполноги», появлялась схематичность. Конечно, всё тогда они еще могли – и выполнить, и прыгнуть, и сделать, но оказалось, что это и есть та опасная грань, клапан, податливо открывающийся в одну только сторону и не пускающий обратно, когда «не могу» утешительно прикрывается «не хочу», «не сейчас». Слишком обманчиво это «я могу», его надо подтверждать каждый раз, и не потому, что другого раза может не быть – будет, еще как будет, но без тебя. Потому что ты уже не сможешь.

Я мысленно возвращалась к той череде педагогов, как все более и более они, изображая небрежность, с видом усталой обреченности давали открытые уроки в наших краях. А что перед нами, провинциалами, жилы-то тянуть? А вот оно – ударило. Не в нас дело – это ваша жизнь, мы просто случайные зрители, безмолвные статисты, декорации на вашей сцене. Те, первые, каждый раз работали как на генеральной репетиции, а мы были те же.

И невольно вспоминались другие учителя, которые в маленьких студиях, несмотря на обстоятельства, способности учеников, возможности-невозможности, с полной отдачей делают свое дело без скидки на то, стоит овчинка выделки или нет. И Ломоносов может пешком уйти из деревни и построить университет, и сильнейшую школу на профессиональном Олимпе может смыть волной, как куличик на песке.

Поклон Учителю, который делает свое дело так, будто он последний учитель на земле, и надо успеть.

«…по вашей вере да будет вам…»

Томаш

Как я стала концертмейстером балета?

Если коротко, то от жадности.

Пришла дочерей записывать на танцы для маленьких, заполнила бумаги, отдаю и спрашиваю, мол, а занятия проходят под живую музыку или под запись? Под запись, отвечают.

– А хотите, я буду вам играть этот час и доплачивать оставшееся за детей?

– А вы концертмейстер балета?

– Да, – соврала я, прикинув, где балет, а где занятия для трехлеток, всяко справлюсь.