Мастер сыскного дела
Шрифт:
— Да ведь не о себе, о тебе я ноне радею! Теперь я тебе опора, а как помру, кто тебе помогать станет, в ком поддержку в старости да дряхлости найдешь? Без женской руки и пригляда в упадок дом с хозяйством придут...
— Так-то оно так, — соглашается Яков. — Да ведь сынок мой Федор, что Дуняшей рожден был, другой матушки уж не примет.
— Взрослый Федька-то, чай, шестнадцатый годок пошел, сам того гляди женихаться зачнет, — серчает Карл. — А ты с ним будто с дитем малым играешься. Тебе бы еще кого родить, чтоб роду нашему силу придать,
Молчит Яков, о чем-то своем думая, глядит в окошки, инеем подернутые, и не иначе как милого дружка своего, любовь свою Дуняшу, что из плена персиянского вызволил, а здесь не уберег, вспоминает...
Катит карета, тлеют в ногах остывающие уголья, храпят разгоряченные кони, погоняемые кучером:
— Но-о!.. Шибче беги, родимы-я!..
— Буде в Москву прибудем, надобно тут же во дворец явиться, да непременно на глаза Государыне попасть, дабы угодить ей каменьями нашими и обхожденьем, — учит сына Карл.
— К чему ж, батюшка?
— От сего карьер твой зависит, кто ближе к трону, тот Императрицей обласкан и милостями ее осыпан сверх всякой меры.
— К чему мне милость ее, коли я и так все имею, — усмехается Яков.
— Глуп ты еще, хоть почти сед, — качает головой Карл. — Ноне ты счастье за хвост поймал, а завтра, все потеряв, кандалами загремишь. Сколь людей, поболе тебя имевших, все в одночасье теряли, притом головы лишаясь, как батюшка мой и дед твой Густав Фирлефанц.
Не о том забота моя, чтоб боле, чем есть, выслужить — дай бог, хоть то, что имеем, не упустить! Коли Государыня тебя приметит, да приголубит, да приласкает, то станешь ты опосля меня на Рентерею, дело наше продолжив, до какого ныне много иных охотников имеется... Сколь мне еще осталось при должности сей состоять — чай, не молод я уже, на войнах весь изранен, ныне слабость и хвори меня одолевают, не ровен час помру — ты один моя надежа!..
— Полноте, батюшка, — отвечает Яков. — Сил вам еще не занимать.
— Оно так, да только все мы под богом ходим и, что завтра будет, наперед знать не можем...
Так беседуют промеж себя Карл с Яковом и оттого не слышат, как отстал, потерялся за сугробами отряд солдат, в охрану им снаряженный, — не топочут позади кони, не слышно команд.
Вот стукнул кто-то в переднее оконце, притискиваясь лицом к мерзлому стеклу.
— Чего тебе, Прошка, надобно? — вопрошает Карл.
То слуга Прохор, что подле кучера в тулупе сидит, сказать что-то пытается, да только за шумом и топотом не слыхать его. Тычет рукой куда-то назад, глаза пучит, рот будто рыба разевает. Не иначе случилось что — уж не волки ли вослед бегут?!
Повернулся Карл, лицом к оконцу холодному припал, иней пальцем соскреб, дышит на стекло, теплом своим его оттаивая.
Глянул — что за черт: нет при нем охраны — подевалась куда-то! Али с дороги сбились? Не к добру то!..
Тут шум, треск, будто из пушки выпалили — упало поперек дороги огромное дерево,
— Тпру-у! — закричал отчаянно кучер, осаживая коней.
Мотнуло карету так, что она чуть набок не завалилась.
— Что там? — спрашивает тревожно Яков.
— Ох, неладно дело, — бормочет Карл, на коленки бухаясь да из-под лавки ящик с пистолями вытягивая, что он всегда при себе возит. — Не иначе, разбойники лесные шалят.
И верно — так и есть. Из-за сугробов, из-за стволов заиндевелых полезли иваны в тулупах, снегом обсыпанных, в руках у кого дубины, у кого палаши, а у кого и ружья — страсть!
Кучер, как завидел их, стал что есть мочи нахлестывать коней, дабы повернуть их назад, да куда там — узка дорога, скоро не развернуться!
— Ах беда-беда! — причитает, сокрушается Карл, сыну пистолет протягивая. — Не одолеть нам злодеев без солдат, видно, придется теперь помирать!..
Отчаянно бьются под кнутом кони, проваливаясь по брюхо в снег, пытаясь выволочь на дорогу увязшую в сугробе карету. Но не успеть — уж подбегают со всех сторон иваны.
— Коли крикну — стреляй, да не мешкай! — приказывает Карл сыну. — Если близко солдаты, услышат нас, помогут!
Распахнул дверцу, встал во весь рост, очами сверкая, крикнул грозно:
— А ну стой, злодеи, кому жизнь мила! Я слуга императрицы — кто тронет меня, тому дыбы не миновать!
Но иваны лишь смеются — много их, а старик один.
— Прошка, подь сюды! — кричит Карл слугу, что подобно ему двадцать пять годков под лямкой отходил.
Кубарем скатился вниз Прохор, таща из кареты фузею. Кучер — тот с испугу вниз спрыгнул и, на коленки встав, голову руками прикрыл, упокойную молитву бормоча.
— Главаря видишь? — вопрошает Карл. — Тот вон, что со шпагой.
— Ну? — отвечает Прохор.
— Цель его.
Вскинул Прошка фузею, щелкнул курком, хоть покуда не стреляет.
— Добром говорю — ступайте, откель пришли! — кричит Карл, сам пистоли вперед выставляя.
— Но-но, не балуй, барин, брось пистоли! — беспокоясь, загалдели иваны.
Но Карл их уж не слушает, командует, как на войне, когда на турка ходил:
— Изготовсь!..
Цель!..
Пли!..
Бахнула фузея, а вслед ей пистолет.
Упали, отброшенные пулями, три ивана, кропя кровью снег. Да остальные не испугались — кинулись вперед.
— Стреляй, чего зеваешь, ядрена кочерыжка! — бешено орет, зрачками вращая, Карл на зазевавшегося сына да сам пистоли у того из рук рвет.
Бах!..
Бах!..
Еще один злодей кувыркнулся в сугроб.
А дальше-то что — немало еще разбойников осталось?
— А ну, не робей, ребяты! — кричит-командует Карл, будто молодость свою вспомнив. — В штыки их, вражин! Ура!..
Да отбросив в снег дымящиеся пистоли, выдернул из ножен шпагу, бросаясь вперед. Прошка, фузею перехватив, будто со штыком она, вслед барину без страха кинулся.