Мастера и шедевры. т. I
Шрифт:
Музыканты в оркестре.
Это ведь действительно был всего лишь эпизод из жизни богемы, не стоящий и двух строк газетной хроники. Не меньшей безделицей, на первый взгляд, был еще один факт.
В этом, уже порядочно надоевшем 1862 году в одном из залов Лувра маленькая инфанта Веласкеса свела и познакомила двух художников — Эдуарда Мане и Эдгара Дега.
Они подружились,
Но даже сама смерть не смогла их разлучить. Они вновь встретились… здесь же, на стенах залов великого музея, где экспонировались их шедевры…
Как, впрочем (сколь странны пути судеб!), встретились, но тоже лишь после смерти создателей в этих же залах холсты Огюста Ренуара, Клода Моне, Альфреда Сислея, Фредерика Базиля.
Итак, лишь через век, после зрелого размышления, стало ясно, что в 1862 году произошли поистине удивительные события, по-своему кардинальные в развитии французской живописи, ибо вышеназванные молодые люди составили костяк движения новаторов, открывших людям новую красоту и расширивших представление о прекрасном…
И это сделали Они.
Вместе!
«Совершенство — это результат коллективных усилий, — говорил художник Буден, — один человек, без помощи других, никогда бы не смог достичь совершенства, которого он достиг».
Но вернемся к встрече Мане и Дега…
Итак, крошечная инфанта Веласкеса, шурша огромным кринолином, взяла своими изящными руками упиравшихся Эдуарда и Эдгара и заставила их крепко пожать друг другу руки… Благословила их на долгую дружбу.
Эдуард Мане.
Мы сегодня знаем, что он классик французской живописи. Но в те далекие дни это было довольно спорно. Публика Салона издевалась над шедеврами мастера, хотя В. Бюрже демонстративно объявил, что Мане «такой, как он есть, — больше художник, чем вся банда, получающая большие римские премии».
Но оставим публицистический запал и вернемся к встрече в Лувре… Итак, оба молодых мастера копировали картины великих Веласкеса, Рубенса, Гольбейна, Пуссена… Каждый по своему вкусу.
Дега через много лет напишет о пользе копирования: «Нужно копировать и снова копировать старых мастеров; только когда вы дадите доказательство, что вы хороший копиист, разумно будет позволить вам сделать редиску с натуры».
Как видите с первых минут знакомства, Дега был весьма остроумный, иронического склада человек.
Эдгар Дега…
Молодой сын банкира бросил юриспруденцию, хотя получил степень бакалавра, и решил вступить на весьма зыбкий и неверный путь живописца. Этому помогла встреча с маститым Энгром, который завещал ему:
«Рисуйте контуры, молодой человек, много контуров, по памяти и с натуры, именно таким путем вы станете хорошим художником».
Он написал позже о своем учителе:
«Вот художник, который мог бы посвятить всю свою жизнь тому только, чтобы нарисовать одну женскую руку.»
Эдгар де Га никогда не забывал этих слов. Он всю последующую жизнь боготворил Жана Доменика Энгра — блестящего
Де Га.
Это не опечатка.
Ставший художником, Эдгар решил соединить свою дворянскую приставку «де» с фамилией Га.
Словом, он не стремился, подобно Бальзаку или Мопассану, подчеркивать свое дворянское происхождение. Впрочем, Дега был человек сложный и не без странностей.
Огюст Ренуар сказал о своем друге, пожалуй, самые точные слова:
«Дега был… прозорлив. Возможно, что он держался дикобразом, чтобы спрятать свою подлинную доброту. Не скрывался ли за черным сюртуком, твердым крахмальным воротничком и цилиндром самый революционный художник во всей новой живописи?»
Надо сказать, «дикобразность» Дега, его острый, а порой злой язык создали ему репутацию человека холодного и даже мизантропа. Но это была неправда, которая, кстати, так часто сопровождает биографии больших людей.
Вот эпизод, раскрывающий нам другого Дега. Человека нежного, с сердцем необычайно чутким и трепетным.
Молодой живописец путешествует по Италии. Он приезжает в Ассизи в июле 1858 года и немедля, не глядя на усталость и зной, отправляется осматривать фрески церкви Сан Франческо. В дневнике художника появляется запись:
«В Джотто есть выразительность и драматизм — это гений». 1 августа он вновь смотрел фрески: «Джотто. Возвышенное движение св. Франциска, изгоняющего демонов; явление Христа св. Франциску… Я никогда еще не был так растроган. Я не могу больше здесь оставаться; у меня глаза полны слез… Я хочу вернуться в Ассизи. И, однако, я боюсь этого. Я боюсь впасть в ту мечтательность, которой, быть может, я однажды отдамся, но которая сейчас мешает мне, лишая прилежности».
Нам приоткрывается святая святых Дега. Только очень немногие сумели проникнуть в тайны робкой и порой смятенной души мастера, вечно сомневающейся и терзаемой противоречиями. Внешний цинизм и ирония были лишь маской, броней, прикрывавшей Дега от злых стрел и друзей, и врагов, а последних у него было более чем достаточно.
Одним из людей, почти проникших в тайну Дега, был Эдмон Гонкур. В феврале 1874 года он записал в «Дневнике», что посетил мастерскую «удивительного художника по фамилии Дега». Писатель был поражен. На Гонкура с холстов живописца смотрела сама жизнь Парижа, неприкрашенная, терпкая.
«Своеобразный тип этот Дега, — писал Эдмон Гонкур, — болезненный, невротический, с воспалением глаз столь сильным, что он опасается потерять зрение, но именно благодаря этому — человек в высшей степени чувствительный, улавливающий самую суть вещей. Я не встречал еще художника, который, воспроизводя современную жизнь, лучше схватывал бы ее дух. Однако удастся ли ему когда-нибудь создать что-нибудь цельное? Сомневаюсь. Чересчур уж это беспокойный ум».
Гонкур ошибся…
Любовь к психологическому анализу, писательская привычка домысливать, драматизировать человеческие слабости ввели в заблуждение и его.