Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
Прочтите строки:
«Каково бы ни было достоинство моей кисти, я все-таки не могу согласиться, чтобы она служила такому делу, истины которого я не признаю».
Таково было художническое, моральное кредо Александра Иванова. Таким, полным идеальных побуждений прошел он свой нелегкий путь в искусстве.
Александр Иванов прекрасно ощущает необходимость этического, духовного воспитания широкого зрителя.
Это к народу обращены все его помыслы.
Он грезил:
«Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации — вот задача искусства в настоящее время».
Живописец
Иванова волновали вопросы современности. Только сложности эпохи не давали мастеру возможности более открыто, не в столь завуалированной форме высказывать свои идеи в картинах.
Но в письмах он не оставляет сомнения в своих приверженностях и убеждениях.
Эти строки многое разъясняют в движениях души Александра Иванова зрелого периода:
«Искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, — это заметят и скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь… Оно действительно так.
На берегу Неаполитанского залива.
И далее:
«Если бы, например, мне даже не удалось пробить или намекнуть на высокий и новый путь, стремление к нему все-таки показало, что он существует впереди, и это уже много и даже все, что может дать в настоящую минуту живописец».
Сколько немой боли скрыто в словах «в настоящую минуту».
Невольно вспоминаются страшные гоголевские слова о том, что сейчас в России «ночь и тьма вокруг».
Недаром Иван Крамской с таким обостренным чувством изучал подробно письма Александра Иванова.
Он видел в них подлинное отражение истории своей родины, своего искусства, столь хорошо знакомой ему борьбы с рутиной императорской Академии художеств, кумиром которой был трюизм-штамп, высочайше утвержденный ряд безликих полотен на мифологические или библейские темы.
На современные сюжеты Академией был наложен строжайший запрет.
Поэтому Крамской так сильно сопереживал страданиям гениального собрата по искусству:
«Это одна из самых сильных трагедий, какие только мне удавалось прочитывать. Там есть вещи высокие!»…
Страшно звучат спокойные строки письма Иванова к брату, написанные за пять месяцев до смерти:
«… Ты рассуждал о моем положении по-твоему. Благодарю за собственный план, совсем другой. Картина (т. е. «Явление…». — И. Д.). не есть последняя станция, за которую надобно драться. Я за нее стоял крепко в свое время и выдерживал все бури, работал посреди их и сделал все, чего требовала школа. Но школа — только основание нашему делу живописному, язык, которым мы выражаемся. Нужно теперь учинить другую станцию нашего искусства — его могущество приспособить к требованиям и времени и настоящего положения России».
«Не есть последняя станция…»
Эти строки написаны кровью.
Столько пережил художник, прежде чем прийти к такому выводу. Но Иванов чувствует в себе духовные силы и мужественно говорит о том, что «нужно теперь учинить другую станцию».
Портрет
За этими почти загадочными словами стоят бессонные ночи, долгие беседы с нашими выдающимися деятелями культуры, литературы, науки, публицистики, многие тома прочитанных книг.
Вывод один — надо использовать могущество искусства и приспособить его к требованиям времени, или, как написал об Иванове Александр Бенуа:
«Пойти тем достойным народной души путем.
Мастер еще не знает ничего о своей судьбе, он полон надежд, предчувствий. Правда, здоровье его подорвано, нервы натянуты до предела, будущее его большой картины неизвестно. Но он силен духом как никогда. Он готов начать новую огромную работу. Вспоминаются его чудесные слова:
«Мне бы всего более хотелось приблизиться в пути к Леонардо да Винчи. Вы знаете, как он труден и медленен… Знаю, что многие скажут: да зачем начинать огромные картины, куда их девать? Эти вопросы со временем уничтожатся. Россия еще только процветает, художники почти еще ничего не произвели. Если я и сверстники мои не будем счастливы, то следующее за нами поколение пробьет себе непременно столбовую дорогу к славе русской…»
Он пишет Жуковскому в 1842 году:
«…Не думайте, чтобы я сколько-нибудь раскаивался, что начал… огромный труд мой. Напротив, я этим только и буду утешаться всю остальную жизнь…»
… Ничто так не поражает в истории большого искусства, как таинственная, непреходящая связь времен.
Так веками переходит из рук в руки, от поколения в поколение художников невидимая эстафета прекрасного, дающая людям все новые и новые шедевры.
Видится, как по лестнице Румянцевского музея (где тогда экспонировалась картина) неспешно поднимается коренастый бородатый мужчина с крутыми скулами, упрямым лбом и поразительно ясными, живыми глазами.
Это Василий Иванович Суриков.
По рассказам музейных старожилов, ежедневно приходил он изучать и композицию, и колорит «Явления…».
Великий сибиряк проверял себя.
Художник писал в это время «Боярыню Морозову», в которой поистине заложено ивановское начало — эпический размах, сложность психологического построения.
Влияние Александра Иванова на русскую живописную культуру неоценимо.
По существу, наше искусство станковой живописи вместе с именем Александра Андреевича Иванова показало всему миру широту и философскую глубину, высокую художественность и духовность русской национальной школы.
Возвышенные идеалы, прекрасная форма, ощущение великого будущего нашего искусства вдохнули новые силы в следующие поколения мастеров.
Следуя заветам Александра Иванова, мечтавшего об истинном ренессансе родной культуры, русские живописцы уже в XIX веке обогатили мировую цивилизацию великими творениями: Илья Репин, Василий Суриков, Николай Ге, Михаил Врубель, Валентин Серов.
В наш сложный век, когда живопись Запада деградирует, утратив великие этические принципы мировой культуры, и пропагандирует в своих формалистических творениях дисгармонию, уродство, зло, в эти дни особенно звучно слышен голос благородного, чистого, доброго творчества Александра Иванова.