Мастерская кукол
Шрифт:
Каждое воскресенье, когда отец и мать отправлялись куда-нибудь по делам, Чарльз приезжал к ним домой. В такие дни Роз просила сестру оставаться в комнате наверху, но однажды Айрис, обидевшись на подобное недоверие и нежелание сестры посвящать ее в свои тайны, потихоньку спустилась вниз и прильнула к закрытой двери. В замочную скважину ей было хорошо видно, как Чарльз, расположившись на старом деревянном стуле, который сделал еще их дед-столяр, привлек к себе Роз. Одной рукой он задрал ей юбки, а другой – расстегнул пуговицы штанов. Не успела Айрис перевести дух, как Роз уже сидела у него на коленях и ритмично подскакивала,
Но больше всего поразило Айрис, как обыденно и просто выглядело то, чему она стала свидетельницей. Можно было подумать – в комнате не происходило ничего особенного, хотя она отлично знала, в чем дело. Грех!.. Именно от него их с Роз неустанно предостерегали родители и священники с церковной кафедры.
Даже сейчас Айрис не могла сказать, откуда Чарльз узнал о болезни сестры. Но, как бы там ни было, уже на второй день после того, как лицо Роз покрылось гнойниками и язвами, он явился к ним в дом и прямо на пороге вручил Айрис письмо для сестры.
«Роз будет очень рада узнать, что вы заходили. У нее небольшая простуда, но она скоро поправится», – солгала Айрис, но Чарльз не стал задерживаться и сразу ушел, сказав от силы одно-два слова. Письмо оказалось отнюдь не пылким любовным посланием и даже не пожеланием скорейшего выздоровления. Чарльз писал, что порывает с Роз. Прочтя письмо, сестра выгнала Айрис из комнаты, а сама схватила дедушкино кресло и с такой силой швырнула о стену, что оно разлетелось на тысячу кусков. С тех пор Айрис больше не слышала ни ее веселого, заразительного смеха, ни сделанных шепотом признаний.
Какой-то шум привлек внимание Айрис. Что это, крыса скребется за стеной или кто-то спускается в подвал?..
Да, это чьи-то тяжелые шаги!
Подскочив от неожиданности, Айрис так резко обернулась, что опрокинула стакан с грязной водой, которая лужей растеклась по столешнице. К счастью, она успела схватить рисунок прежде, чем он намок. Метнувшись в угол, чтобы спрятать его под мешками, Айрис вдруг поняла: шаги удаляются.
– Слава тебе господи!.. – пробормотала она, прижимая портрет к обнаженной груди. Облегчение, которое испытывала Айрис, было таким сильным, что она едва не рассмеялась в голос. Надо же быть такой глупой! Она была уверена, что не ослышалась и что это миссис Солтер спускается в подвал, чтобы застать ее на месте преступления, но это был просто подмастерье или ученик пекаря, который вернулся в соседнюю кондитерскую после позднего представления в дешевом театрике.
Только начав вытирать с бюро быстро расползавшуюся лужу, Айрис заметила лежащую на столе готовую кукольную голову и не сдержала досадливого восклицания. Вы-плеснувшаяся из стакана вода попала на фарфор, и теперь на лице куклы расплывалось безобразное серое пятно.
– О нет! Только не это! – пробормотала Айрис, хватая фарфоровую голову и впопыхах вытирая ее подолом ночной рубашки. Чтобы раскрасить эту куклу,
Скрипнув зубами, Айрис едва не зарычала от досады и разочарования. Какая же она неуклюжая! А самое обидное заключалось в том, что тревога оказалась ложной – в подвал никто не спускался. Шум раздался за стеной, но она запаниковала, и вот результат! Что же ей теперь делать?
В отчаянии Айрис подняла взгляд к крошечному зарешеченному окну под самым потолком. Сейчас, должно быть, уже около полуночи, решила она. Теперь ей придется работать всю ночь, чтобы раскрасить новую голову.
С неожиданной остротой ощутив пронизывающий холод и сырость подвальной комнаты, Айрис снова надела ночную рубашку. Нет, на свой портрет она даже не станет глядеть! Нет. Этакая непристойность!..
И вдруг ее вновь посетило ставшее уже привычным ощущение, что с ней что-то не так. Как будто где-то глубоко внутри Айрис росла опухоль, которую невозможно было ни вылечить, ни удалить. Наверное, ей следовало уничтожить свои рисунки, поднести их к пламени свечи и дождаться, пока бумага превратится в пепел, но это было выше ее сил.
И, достав из корзины чистую кукольную головку, Айрис тяжело вздохнула и принялась заново красить выпуклые фарфоровые глаза и наводить румянец на фарфоровые щеки.
Великая выставка
Было утро субботы, и на всех городских церквях оглушительно трезвонили колокола. Почти две недели Сайлас не покладая рук трудился над скелетом щенков, питаясь одним хлебом и слабым пивом, и сейчас ему очень хотелось сходить в «Дельфин», чтобы пропустить стаканчик подогретого бренди с маслом и корицей. Увы, посмотрев на часы, он убедился, что «Дельфин» откроется еще не скоро.
– Проклятье!.. – выругался Сайлас. Ему нужно было как-то убить эти несколько часов, и он решил побывать на строительстве нового павильона Великой выставки. Как относиться к этому огромному сооружению из стекла и стальных ферм, он пока не знал. Его крошечную лавочку нельзя было даже сравнивать с самым большим из когда-либо построенных выставочных залов, и Сайласу казалось, что возведение этого так называемого «Хрустального дворца» (хотя каждому известно, что это просто оранжерея-переросток) было затеяно нарочно, чтобы приуменьшить его достижения. Тем не менее он ходил смотреть на строительство почти каждую неделю, подсознательно желая поскорее увидеть готовый павильон.
Обычно в переулке, где располагалась его лавка, не было видно ни одной живой души, но сегодня в сточной канаве валялись двое мертвецки пьяных мужчин, судя по виду – фабричных рабочих. Один из них с ног до головы перемазался в собственной рвоте, бриджи другого потемнели от мочи, и Сайлас, слегка замедлив шаг, окинул обоих пристальным взглядом. Первый пьяница слегка напоминал Гидеона формой головы и торса, но Сайлас знал, что это не может быть он. Прижимая к носу надушенный носовой платок, Сайлас старательно обошел мужчин, стараясь держаться от них как можно дальше, хотя для этого ему пришлось буквально прижаться к стене дома. Вскоре он вышел на Стрэнд и взмахом руки остановил омнибус.