Мастерская кукол
Шрифт:
С Гидеоном Сайлас познакомился вскоре после того, как в 1835 году приехал в Лондон и поселился в дешевом пансионе в Холборне. Его крошечная квартирка из одной комнаты была битком набита черепами и чучелами мелких животных. В столицу он перебрался в надежде приобрести хоть какую-то известность. Раньше о нем знали только в салонах провинциального Стоука, но торчать в этой дыре, особенно после того, как бесследно исчезла Флик, Сайлас не видел большого смысла. Лондон привлекал его еще и тем, что именно здесь сформировалось сообщество хирургов, анатомов и ученых-натуралистов, которые интересовались вскрытиями и проблемами сохранения образцов.
Отыскать Университетский хирургический колледж не составляло особого труда. Немало часов Сайлас провел у его ограды, глядя сквозь
Гидеон сам подошел к нему, когда он в очередной раз «дежурил» днем у ограды колледжа. Невысокий, коренастый, он был студентом старшего курса. Все в его облике и манере держаться выдавало принадлежность к привилегированному классу, и тем не менее они разговорились. Гидеон рассказал Сайласу немало любопытного и о мертвых телах, которые ему доводилось вскрывать в анатомичке, и о многочисленных наглядных пособиях, которые там хранились: о пораженных опухолью легких, о деформированных черепах сифилитиков, о заспиртованном мозге, извлеченном из тела с рубленой раной головы, об удивительном древе кровеносной системы, заполненной для наглядности цветным воском, и о многом другом.
«Эти экспонаты необходимы нам, врачам, чтобы лучше понимать, что такое жизнь и как ее можно продлить, – важно сказал Гидеон, когда Сайлас в нескольких словах объяснил новому знакомому, чем занимается. – Вы, как я понял, интересуетесь несколько иными вещами. Это, конечно, не совсем то же самое, и все же, я думаю, – ваше занятие не лишено занимательности».
Сайлас воспринял эти слова как похвалу и, раздувшись от гордости, охотно рассказал Гидеону о своей коллекции. А тот, похоже, с каждым днем все чаще искал его общества, с неподдельным интересом расспрашивая нового знакомого о его работе. Стоя у ограды колледжа и ухватившись за прутья, Сайлас подробно рассказывал о том, как работал с ласточками, крысами и полевыми мышами, и даже поделился своей мечтой открыть когда-нибудь собственный музей («Что-то вроде кунсткамеры, если вы понимаете, что я имею в виду»), который обессмертит его имя. Когда, в какой момент они стали друзьями, Сайлас не знал. Вероятнее всего, это произошло, когда они вместе сидели в пабе, – произошло совершенно незаметно для обоих.
Однажды, когда после многочисленных просьб своего нового друга Сайлас наконец-то решился показать ему собственноручно изготовленное чучело малиновки – кривое, со скособоченным клювом и непропорционально длинной шеей, Гидеон веско сказал:
«Знаете, коллега, я абсолютно убежден, что обнаруженный вами феномен определенно представляет интерес для современной науки. – И, пошевелив усами (а Сайлас давно заметил, что Гидеон делает это каждый раз, когда чем-то взволнован или заинтригован), студент добавил: – Вот что я вам скажу, друг мой, я, конечно, не натуралист и специализируюсь в совершенно иной области, но должен сказать прямо: ничего подобного я в жизни не видел. Этот клюв, эта изящная лебединая шея у обыкновенной малиновки… Позвольте вас поздравить, сэр, перед нами – настоящее чудо природы, и открыли его вы!»
Услышав эти слова, Сайлас едва не рассмеялся от
Под конец Сайлас, краснея и запинаясь, попросил своего знакомого достать ему что-нибудь «для коллекции» из анатомического театра. В ответ Гидеон экспансивно взмахнул руками и заявил, что у него как раз есть на примете одна любопытная вещица, которая, несомненно, если не обеспечит Сайласу подлинную славу, то, во всяком случае, будет весьма полезна на пути к ней.
«Сам Фредерик Рюйш 12 поднялся бы из могилы ради обладания подобной вещью!» – таинственным шепотом произнес Гидеон, когда несколько дней спустя наконец-то вручил Сайласу заветный сверточек, и его усы задергались, как у крысы.
Сайлас принял сверток с наигранным хладнокровием и попытался развернуть. Наверное, подумал он, внутри лежит часть человеческого тела, и даже представил, как некоторое время спустя они с Гидеоном будут обсуждать ее, сидя за столом в таверне, доверительно наклонившись друг к другу, как настоящие коллеги. Судя по весу, это могло быть сердце или даже…
12
Фредерик Рюйш – голландский анатом, профессор анатомии и ботаники в Амстердаме. Автор анатомической коллекции Кунсткамеры.
«Нет, нет, не здесь! – воскликнул Гидеон, хватая его за руку. – Дома посмотрите. Это такая вещь… такая замечательная и редкая вещь, что… И если мои преподаватели пронюхают, что я передал ее вам, мне не поздоровится».
«Сколько… сколько она стоит? В данный момент я… я несколько стеснен в средствах и не могу позволить себе…»
«Никакой платы не нужно! – замахал руками Гидеон. – С кого-то другого я, быть может, и взял бы довольно большую сумму, но вы… После всех… – Он немного помолчал, словно подыскивая слова. – После всех тех приятных часов, которые я провел в вашем обществе…»
«Даже не знаю, как вас благодарить, сэр!»
«Ну, когда откроется ваш музей, вы могли бы увековечить мое имя в списке почетных дарителей».
«Обязательно, сэр! Всенепременно!»
Сайлас кивнул и улыбнулся. Ему ужасно хотелось хоть одним глазком посмотреть, что же там, в таинственном свертке, но, уважая просьбу своего благодетеля, он не решился развернуть ткань за ближайшим углом. Вместо этого Сайлас со всех ног помчался домой, на бегу увертываясь от экипажей и кэбов и ежеминутно рискуя попасть под лошадь.
Ворвавшись к себе в квартирку, он с грохотом захлопнул дверь, запер ее на ключ и развернул подарок.
Внутри лежала полуобглоданная цыплячья ножка и две переваренных моркови.
Чтобы не расплакаться, Сайлас изо всех сил закусил губу и опустился на пол прямо около двери. Только сейчас ему стало ясно, какая жестокая насмешка скрывалась за каждым словом, за каждым подергиванием нафабренных усов студента.
Сойдя с омнибуса, Сайлас свернул на одну из дорожек Гайд-парка и зашагал по ней, направляясь к месту строительства Хрустального дворца. Должно быть, от усталости его ногу свело легкой судорогой, и, машинально потирая бедро, он с удивлением осознал, что совершенно не помнит поездки через пол-Лондона – последним его отчетливым воспоминанием были двое пьяниц в канаве; все последующее казалось окутанным плотным туманом. Впрочем, подобное Сайласу было не в новинку – сколько он себя помнил, случайные воспоминания нередко исчезали из его головы без всякого следа, словно изображение на пластинке дагерротипа, еще не обработанного ртутными парами. Тщетно Сайлас напрягал память – никаких картин или образов в ней так и не возникло.