Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
– Пойдем-ка немножко быстрее, что-то тихо идем.
– Пойдем, - согласился стрелец-молодец.
Схватил его Ум-разум, поднял над землей, и полетели они по воздуху быстрее стрелы.
Кричит на лету стрелец-молодец:
– Уронил я свою шапку!
А ему Ум-разум ответ дает:
– Твоя шапка осталась за три тысячи верст.
Прилетели они к царским землям, а там послал царь навстречу сорок тысяч солдат, чтобы убили стрельца молодца. А сам царь сидит на балконе на двенадцатом этаже и смотрит
Вот Ум-разум и просит стрельца-молодца:
– Дозволь мне воевать с царским войском.
Приказал стрелец-молодец:
– Воюй, Ум-разум, не оставляй ни одного на семя.
И сразу вся сила царская легла, как трава, - это Ум-разум косил войско саблей-самосеком. А напоследок и у царя отсек голову.
Прилетела из сада пташка, обернулась женой, обняла стрельца-молодца и много раз поцеловала. А весь народ окружил стрельца-молодца, и назначили его царем. И царь с царицей дружно жили много лет. А Ум-разум и сейчас народу служит".
Понравилась всем сказка. Ия Николаевна и говорит:
– Теперь, Романовна, тебе работы еще прибавится: каждый вечер сказки сказывать заставим.
4
Ровно в полночь ветер стих. И вот отовсюду полезли к нам в палатку комары. Столбами да тучами поднимались они над тундрой, и в палатке их как туман наплыл. С той поры не было нам от них покоя.
– Теперь, - говорю, - прощайтесь, ребятушки, со спокойными ночами да с добрым сном.
– А скоро они пропадут?
– спрашивает Саша.
– Что ты, Сашенька, - говорю, - они тебя ладом еще ни разу не укусили, а ты уже пропасти ждешь. До снега комары продержатся. Комарики еще полбеды, хуже будет - обжористая мошка.
А Саша и сейчас терпеть не может. За одну ночь расчесал себе кожу за ушами, и на лбу, и на шее. Всю ночь он не снимал накомарника, а утром смотрит в зеркальце и видит, что весь распух он, а кровь колобками насохла. Чуть не плачет Саша.
По привычке терпели комаров Петря, Михайло, я и Леонтьев. Разрисуют они нас, как горностаи снег, а мы и во внимание не берем.
Что всего удивительнее - комары даже и не глядели на Зубатого, не только не садились.
– Ты чем отводишь комаров?
– спрашиваю.
– Заговор какой знаешь?
– Своих комары не едят, - отвечает Зубатый.
Часто он темнел лицом и над чем-то задумывался. Едет на своих нартах и словно не видит, где едет.
"Доброе ли он замыслил?" - думалось мне. И чем больше я к нему присматривалась, тем неспокойнее было у меня на сердце...
На одной стоянке Петря выбрал наверху большого холма место для чума и палатки. Этот холм будто огорожен маленькими сопками. А между сопок озеро, как из ворот выглядывает: круглое, синее, вода светлая. Брось на середину кольцо золотое - увидишь. А вокруг озера зеленой опушкой берега замкнулись. Когда мы подъезжали, с озера стадо уток черной тучей поднялось.
–
Отдохнули, чаю попили, начали судить, куда дальше ехать. Петря говорит:
– Сейчас ямдать нужно.
А Зубатый спорит:
– Не нужно ямдать.
– Как не нужно!
– горячится Петря.
– Стоять не нужно: комар в силу войдет - всех оленей задавит.
Зубатый на своем стоит:
– Стоять надо.
– А потом по-ненецки: - Будешь торопиться - на полпути олени пропадут. И мы пропадем, пешком не выйти. Два дня стоять надо. Три дня стоять надо. И лодку надо осмолить.
Хотел было Петря на своем вывести, да не знает, куда путь держать.
Все равно пути не знаем. Без карты куда поедешь?.. Волей-неволей стоять надо.
Стоим.
Ночью подул свежий ветерок, окреп - и комаров будто не бывало. Первый раз мы вышли из палатки без накомарников. Легли отдыхать прямо на траве и не боялись, что комары нас заживо съедят. Раскинулись на траву на зеленую, на цветы душистые. Солнцем обогревает, а ветерком охолаживает.
Краше этих трех дней мы за весь путь не знали.
В хороший день все тяжести и невзгоды забываются.
В тот же день мы приводили в порядок лодку. В Воркуте мастера не успели ее ни проконопатить, ни просмолить, ни уключины приделать. Вот мы насобирали да наломали дров, разожгли костер и начали распаривать да разваривать вар; пришлось его нам вместо смолы с собой взять. Той порой мужики проконопатили лодку и залили швы варом. А потом разожгли докрасна железный прут и красным концом проводили по залитой конопатке. Вар расплавился, залил все щелочки и ровным слоем покрыл весь шов.
Просушили мы лодку и на другой день стали пробовать. Спустили лодку на озеро, видим - не течет.
– Надо узнать, сколько она поднимет, - говорит Леонтьев.
Залезло нас в лодку пятеро - борта высоко над водой. Еще трое забралось, да и Митрю Татьяна с собой затащила - все еще запас есть.
– Тридцать пудов верных подымет, - высчитали мы.
Еще раз просушили лодку и осторожно, чтобы вар не обить, погрузили ее на нарты и дополна налили водой, чтобы солнцем борта не разодрало.
За три дня стоянки у озера сдружилась я с семьей Валеев. В чуме у них, чтоб комары не донимали, всегда дымок стоял: все время мокадан был прикрыт куском оленьей шкуры. Я выбирала время, когда Иван дежурил в стаде, заходила в чум и здоровалась по-ненецки:
– Ань торово!
Татьяна торопилась меня усадить, сама возвращалась к швейной машинке. А Михайло любил загадки. Вот я ему и загадываю:
– Два волка бежат, сами на небо глядят, про людей говорят?
– Нарты, - сразу отгадывает Михайло. И тут же мне загадывает: - Две собачки все время лают в небо?