Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
Вот я хожу между коров, глажу их да приласкиваю:
– Пестронюшка да буренушка, красулюшка да белонюшка! Куда это нас с вами занесло? В тундрах ли вам бродить? Гулять бы вам сейчас в широких лугах да зеленых травах на сладких росах, отдыхать бы на желтых песках под солнышком.
– А здесь-то чем им худо?
– рассердилась на меня одна скотница. Свежей ключевой водой поим их, кормим отрубями да жмыхами к сену на добавок. Кормим во пору, доим вовремя, моем дочиста. Чего еще им надо?
Хожу я по Ярану - люди встречаются нарядные, не как
– Где, - говорю, - ты набрала их?
– Да вон, - отвечает, - в оранжерее.
И показала рукой. Пошла я туда, зашла под стеклянную крышу, и кажется мне, что я в другое царство попала. Стены, как хмелем, какой-то раскудрявой травой обвиты. Под стеклом на высоких наклонных столах в горшочках разные цветы красуются в полном расцвете. Ни одному я имени не знаю, кроме роз, нежных да розовых, как наша северная вешняя заря.
И думала я:
"Вот тебе и тундра, неродимая земля! Кто эту красу видел, у того язык не поворотится неродимой нашу землю назвать. Прежде сюда из теплых краев только птицы залетные прилетали. А теперь вот нашла тундра-матушка себе хозяина, и вся ему стала подначальна. Города в тундре прижились, клады заветные нашлись. Сама Москва сюда заботливую руку протянула. И вот на хозяйскую заботу отозвалась тундра жарким сердцем Воркуты, песнями гудков заводских, плодородием и богатством. Красуйся и дальше, моя родимая, тундровая земля!"
2
Собралась наша экспедиция в одну семью. Старший в нашей семье начальник экспедиции Донат Константинович Александров.
Сначала он мне не понравился. Тихий, неторопливый, лишний раз не пошевелится да не встрепенется, голос у него негромкий, слово скажет изредка, будто нехотя. Я и думаю:
"Неужели такие тихие начальники бывают?"
– Оленей привел?
– спрашивает он Леонтьева.
Выслушал и говорит:
– А мы думали - не достанешь оленей. Чуть обратно не уехали.
Вот и вся его беседа. Сидит на стуле, будто врос в него, и покуривает трубочку.
Когда Леонтьев про меня сказал, Александров отвечает:
– Что-нибудь придумаем.
И зовет нас обедать. За обедом вокруг стола собралось нас восемь человек. Кроме начальника да нас троих, здесь обедали еще четверо - две женщины да двое мужчин. Один из них годами постарше, густобровый, волосатый, небритый с дороги. Громкоголосый. Когда он заговорил, не только я вздрогнула, а и одна из девушек за столом пролила суп, не донеся до рта, а потом громко смеялась.
– Ты, Игорь, говоришь или в трубу трубишь?
Вижу, она ни в чем Игорю не уступит: когда хохочет - весь стол трясется, тарелки звенят. Игорь отшучивается:
– Это, интересно, гром грянул или вы, Ия Николаевна, изволите смеяться?
Вторую звали Женя Каменева. Чем-то она схожа с Ией Николаевной, но ее примечательность - длинные рыжие косы да веснушки на щеках.
Не болтали да не хохотали двое: наш Илья, которому здешний обед больше смеха нравился, да еще один молодой красивый паренек Саша Васильев. Хоть ел он и плохо, а за весь обед слова от него не услышали. Он прислушивался к шуткам и улыбался тихой и скромной улыбкой. Потом я узнала, что Саша Васильев в экспедицию приехал коллектором, а до этого партизанил в тылу у немцев вместе со всей своей семьей.
Шуткам настал конец, когда заговорили о деле.
– Олени у нас теперь есть, - говорил Александров.
– Полтораста голов для одного отряда хватит. Других полтораста получим в колхозе имени Смидовича по распоряжению Карского тунсовета. Но вот беда: у нас нет и половины нарт для груза. А главное - упряжи совсем нет. Что делать?
– Искать сыромятную кожу, - говорит Леонтьев.
– А нарты в оленсовхозе купим.
– Нарты купим или сделаем. С этой деревянной бедой как-нибудь справимся. А вот как мы с кожаной бедой справляться будем?
И рассказал нам Александров, что он за сыромятной кожей всюду обращался и везде отказ получил. Сколько ни ломал голову, ничего придумать не мог.
Дни за днями катились, а кожи ни на земле, ни на ветках не росли. Кони мимо нас ездят, коровы, видим, кое-где бродят, а шкурами с нами не поделятся: самим нужна.
Той порой все мы сдружились да познакомились. Начальник и Леонтьев жили в помещении той самой школы, в которой учился Вася Хатанзейский, летом она была свободна. Меня Леонтьев поместил в гостиницу. А столовались мы вместе у одного воркутинского жителя Платона Ивановича Мащенко, у которого жил Васильев. Начальник увидел, что я не худо пеку да варю, и определил меня в отряд поварихой. Вот я и бегаю у плиты. Продуктов разных в экспедиции много, варить да жарить есть из чего.
Часто я пекла пироги с мясом, с изюмом, готовила печенье, плюшки, пирожки, ватрушки.
– Клад нам попался, а не повариха, - твердил Донат Константинович.
И все расспрашивает меня: как я тесто заправляю, сколько чего туда кладу, на каком жару пеку.
– Я, - говорит - в Ленинграде таких пирогов не ел. Приеду - передам жене все твои секреты. Она у меня балерина, в театре танцует, и дочку шестилетнюю тоже на балерину учим.
Илья поселился к завхозу экспедиции Морозову Ивану Петровичу. Там же, охраняя грузы, жили еще двое наших рабочих - Саша Костин и Адя Красильников.
Помещались все они в овощном складе Воркутугля. Морозов в экспедиции всех старше, ему за пятьдесят. Плечистый да казистый, с большими усами, он, когда выпет, сразу всю свою солидность потеряет. Иной раз выпьет и начнет рассказы рассказывать: как недавно под бомбежку в Москве попал, какие у него друзья есть сильные да братья проныристые. Вином да хвастаньем и жил Иван Петрович, а дела не делал.
Начальник наш да и все мы сначала уважали Морозова. А потом присмотрелись - видим, что на дело он сквозь пальцы смотрит, и насели на него.