Мать Сумерек

Машевская Анастасия

— Можно, мы поговорим, — неожиданно спросил Сагромах и качнул головой в сторону Кхассава.

— Само собой, — Бьё поднялся. — Арл, давай-ка, оставь Дагди в покое, ты её уже всю облапал. Оставь, говорю, пока не утащил в какой-нибудь закуток, и помоги мне выбросить этого парня в море.

Дагди, расцепившись с Арлом, все равно пошла с братьями-китобоями. Аргерль тоже поднялась, потом вдруг нахмурилась, поглядела на сына:

— А мы с тобой куда шли?

— Ты сказала, что пора бы подумать над невестой для меня, раз уж

все равно я не сплю, а отец храпит, как жирный тюлень.

— Ах, да, точно. Ну, ежели у тана не сыщется еще одной кузины для тебя, тогда точно пошли отсюда.

— Но я уже хочу спать, — сын демонстративно зевнул.

— О-о, — сокрушенно покачала мать головой. — Тебе точно нужна жена. Где видано, чтобы мужик в твои годы ночами хотел спать?! Вон, глянь на тана! Идем-идем, — Аргерль подтолкнул сына, который был выше её на полторы головы, в спину, и тот послушно пошел впереди.

Оставшись наедине с раманом, Маатхас вздохнул. Улыбка сменилась подозрительностью.

— Сочувствую за вашего человека.

— Здесь всегда так решают вопросы?

— Здесь не любят, когда прикрываются оправданиями. И тем более не любят, когда обнажают мечи в доме.

— Да, — буркнул Кхассав, — о беспримерно добродетельных нравах местных я прослушал целую … как это Джайя всегда говорит… эм…пр… проповедь!

— Что? — не понял тан.

— Без понятия, — ответил раман, разведя руки. — Видно, что-то сродни нравоучению.

Кхассав закусил губу, не зная, как спросить то, что вертелось на языке, но Маатхас перебил.

— Государь, вы ведь явились не просто так, — Сагромах мгновенно переменился в лице, каждая черта стала жестче, во взгляде горела решительность. — Утром, когда Бану проснется, поговорите с ней и уезжайте.

Раман изменился тоже:

— Я приехал за Матерью лагерей…

— Нет, — отказал Сагромах сразу.

— … и без неё не уеду.

Сагромах усмехнулся.

— Вы можете быть раманом хоть десять раз. Ни вам, ни кому еще, ни для каких на свете целей, я не отдам Бану.

— Я без неё не уеду.

— Значит, до ноября будете китобоем? — Сагромах повернул голову и посмотрел прямо. — По первому же зову будете все бросать и мчаться на тартаны, чтобы выйти в море? А вы знаете, что, если китобой падает за борт, его не ловят и не спасают — ни во время охоты, ни после. Кит — важнее всего. Важнее танов, танш, и уж тем более раманов. Кит — основа здешней жизни. Его едят, из него делают светильники, мастерят оружие, готовят особенно прочные сети для рыбной ловли, и даже тонкие инструменты для выпила по моржовьим бивням здесь делают из китовой кости.

Собеседник отреагировал неожиданно.

— И зная это, вам не страшно, тан? — так же прямо Кхассав поглядел в ответ. — Не страшно раз за разом выходить в море? И смотреть, как то же самое делает тану?

Маатхас отвернулся: Кхассав резанул по живому.

— Не то слово, — признался он. — У меня

сердце сбивается сразу, как я вижу первый китовый хвост или фонтан, — выдохнул тан. — Но ей не запретишь.

— Почему это? — Кхассав искренне удивился, потому что Джайе мог запретить что угодно. Бансабира явно не Джайя, но ведь право, не из страха же Сагромах потворствует ей во всем.

— Если бы вы хоть раз видели, как сияют её глаза, когда она делает что-то в её представлении стоящее, вы бы не спрашивали. Не могу я ей запрещать. То, что действительно нежелательно, она сама никогда не попытается сделать, но здесь… — Сагромах развел руками, — у меня нет прав.

Кхассав долго не находил, что сказать. Наконец, усмехнулся:

— Вы поэтому так стараетесь заиметь ребенка? Надеетесь, что на сносях она перестанет кидаться на корабли для китобойни при всяком удобном случае?

Маатхас засмеялся.

— Ну, и это тоже. Но прежде всего, потому, что нет смысла заниматься любовью в полсилы или во имя обязательств. Да и потом, Бансабира молода и роскошна — не буду стараться я, и появится шанс однажды обнаружить её с кем-то еще.

— А я думал, что тут у вас верность в порядке вещей, — подколол раман.

Маатхас посмотрел на Кхассава искоса и свысока.

— Похоже, мне одному вы не скажете, зачем явились. Я дам вам знать, когда Бану проснется.

Маатхас поднялся и пошел в дом.

— Сагромах! — окликнул Кхассав, поднимаясь тоже.

— Прошу простить, — мужчина обернулся, и в его непримиримых чертах Кхассав, наконец, признал полноценного хозяина здешних широт. — Судя по опыту общения с вами и Дайхаттом, на юге принято болтать с другими мужчинами, пока ваши жены мерзнут в постелях в одиночестве. Мне пора.

* * *

Когда Бансабира проснулась утром, Маатхас уже пособничал в хозяйстве сыновьям Геда и Аргерль. Танша огляделась, пошарила рукой по оленьей шкуре. Пальцы наткнулись на мелкий предмет. Взяв, Бану рассмотрела: маленький кругленький амулетик из моржовьей кости. Скорее, декоративный, чем с каким-то значением. Бансабира улыбнулась: всякий раз, когда Сагромах уходил раньше, он оставлял что-нибудь вместо себя: записку, речной камушек, необычно обточенный или какого-нибудь диковинного окраса; цветок, когда дело было в танааре и летом — что угодно.

Бансабира улыбнулась и подняла глаза. Анаис уже была здесь.

— Я вам помогу?

Бансабира улыбнулась: да, было бы здорово.

Управившись с утренними делами, Бану помогла девушке убрать ночное лежбище, передвинуть столы на центр зала. Мало-помалу до помещения доносился соблазнительный аромат утреннего свежего хлеба.

— Тану, — к ним заглянул Арл. — Вы проснулись, отлично. Тан спрашивал.

Бану подняла брови:

— Утра тебе, Арл. Где он?

Арл проводил. Сагромах встретил жену не один — Кхассав стоял рядом.