Мать сыра земля
Шрифт:
С этими мыслями Моргот и отправился на встречу со Стасей. Он нарочно опоздал на три минуты: ровно на столько, чтобы не вызвать раздражения, но и не дать понять, что раздавлен чувством вины до чрезмерной пунктуальности.
У входа в парк Стаси не было, и его тщательно рассчитанного опоздания она не оценила. Ему и в голову не пришло, что она может стоять у проходной и ждать его появления: он не верил в ее хитрость, расчет и игру. А между тем, она появилась только через пять минут — Моргот успел почувствовать себя робким любовником, ожидающим «минуты верного свиданья»: на него посматривали прохожие, а он
— Извини, меня немного задержали, — Стася запыхалась, и в первые минуты встречи это уменьшило некоторую принужденность.
Моргот не стал, как обычно, нагибаться и целовать ее, чтобы у нее не появилось повода гордо отстраниться, а, бросив окурок точно в середину урны, направился в глубь парка, предоставив ей возможность идти сзади. И если Стелу подобное поведение привело бы в восторг, то Стасе это наверняка не могло понравиться. Был ли он зол на нее? Только самую малость и за последние пять минут. Но самолюбие настойчиво требовало реабилитации.
Впрочем, далеко он не пошел, дабы не делать жест откровенно оскорбительным, а у ближайшей свободной скамейки обернулся и сделал приглашающий жест, как будто был добрым хозяином, показавшим гостю дорогу к столу. Низкое солнце тонкими лучами пробивало широкую листву входившего в зрелость лета, еще не пыльного, насыщенного зеленой краской и влажной прохладой; красная гравийная дорожка сладко хрумкала под ногами, людей вокруг хватало: с колясками, с собаками, с детьми, да и обычных прохожих, срезающих угол через парк. Скамейка, выбранная Морготом, стояла чуть в стороне от сквозного прохода и в тени, в то время как большинство посетителей парка старались устроиться на солнце, отдающем последнее тепло длинному вечеру.
Стася, оглядевшись по сторонам, села. Как всегда, на край скамейки.
— Я рад тебя видеть, — он присел перед ней на корточки и улыбнулся самой искренней улыбкой, имевшейся у него в запасе. Ответить на эту улыбку недовольной гримасой мог только совершенно бессердечный, лишенный совести человек. Стася имела и совесть, и сердце, ее твердая решимость поколебалась, и она ответила, отведя глаза:
— Моргот, мне искренне жаль, что я не могу продолжать с тобой встречаться. Я действительно хочу поговорить с тобой об очень важном. Для тебя важном. Я не верю, что ты встречаешься со мной по своей воле. Тебя… — она замолчала, подбирая слово, но все же сказала его, — тебя подослали ко мне. Я не сержусь на тебя и не вижу в твоем поступке ничего дурного, поверь. Но не надо больше притворяться.
Моргот изобразил на лице ту неопределенность, которая оставила бы ее предположение предположением.
— Я согласна просто рассказывать тебе о том, что тебя интересует. Так будет проще и тебе, и мне. Так будет гораздо честней, ты не находишь?
— Меня никто к тебе не посылал, — он снова улыбнулся — на этот раз печально и загадочно. Загадочно — исключительно для того, чтобы Стася усомнилась в его словах, но не настолько, чтобы поверить в собственную версию.
Она вздохнула, и глаза ее на несколько секунд стали растерянными.
— И все же я позвала тебя для того, чтобы рассказать, что произошло вчера…
— Хорошо.
Она не стала отвечать на его вопрос. Моргот приподнялся, чтобы вытащить из кармана сигареты и зажигалку, и тут же снова сел на корточки, глядя на Стасю снизу вверх.
— Ну? — он улыбнулся еще раз, на этот раз ободряюще, и привычным жестом стукнул по дну пачки, выбивая сигарету.
— Что у тебя с глазами? — вдруг спросила она, и Моргот сделал вывод, что ее слова о невозможности дальнейших встреч — только слова.
— Я плохо спал, — ответил он не задумываясь.
— Мне кажется, тебе не очень удобно слушать меня в таком положении…
— Ничего. Я люблю смотреть на собеседника, не выворачивая головы. Удобней всего разговаривать за столиком. Но ты сама выбрала парк.
Стася вздохнула, огляделась по сторонам, выдержала паузу и наконец начала.
— Вчера дядя Лео узнал о том, кто скупает акции завода. Ты оказался прав. Я не хотела подслушивать. Но это произошло вечером, в приемной было очень тихо, а Виталис неплотно прикрыл дверь. Мне надо было уйти, но я не смогла… Я подумала, что мне надо это услышать, чтобы передать тебе.
Моргот кивнул с пониманием. Кто же упустит такой повод для встречи?
— Дядя Лео попросил меня позвонить Виталису на радиотелефон, он не захотел сам говорить с ним по телефону. Но Виталис приехал только в половине седьмого, хотя я звонила ему сразу после обеда. Я тогда еще не знала, зачем дядя Лео его зовет. Если бы я знала… Бедный, бедный дядя Лео! Ты… ты понимаешь, что он пережил за это время?
Моргот обозначил понимание еле заметным кивком.
— Он все спрашивал Виталиса, чего ему не хватает. Денег? Домов? Машин? Бассейнов? Яхт? Виталис смеялся над ним и кивал, повторяя: и домов, и машин, и яхт. Всего не хватает, и всегда будет не хватать. Еще хочется иметь собственный самолет, свою телестудию и много разных полезных вещей, на которые у дяди Лео не хватит даже фантазии, не то что денег.
Моргот не мог не согласиться: богатая фантазия, несомненно, была главным достоинством Кошева-младшего.
— А потом они заговорили про деньги: откуда Виталис взял деньги на покупку акций. Это ведь не мелочь на карманные расходы, скопить такую сумму нельзя. Виталис что-то говорил о займе под проценты, но дядя Лео ему не поверил, потому что никто такой суммы под проценты не даст, оборудование завода неликвидно, прибыль минимальна, и рассчитывать на скорую отдачу не приходится. Да и смысла в этом никакого нет.
— Ну-ну, — не удержался Моргот от комментария.
— А потом дядя Лео долго молчал, а Виталис смеялся. Он смеялся… Как будто в молчании дяди Лео было что-то смешное… Я… Я не могла этого слышать. Это не мое дело, понимаешь? С моей стороны было верхом бестактности войти и сказать, что я думаю. Это бы еще сильней оскорбило дядю Лео.
— Конечно, — согласился Моргот. — И что дальше?
— А дальше дядя Лео прошел по кабинету и сказал, что он догадывается, под какой залог Виталис получил деньги. И кто эти деньги дал. Он сказал это так, что мне стало страшно. Мне показалось, он готов Виталиса убить. Не в переносном смысле, а на самом деле.