Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
Шрифт:
Anna Freud (198) говорит, что младенец по многим причинам может воспринимать мать как отвергающую его. Разочарования и фрустрация являются неотделимыми от материнско-детских отношений, и мать есть ничто иное, как символ фрустрации. Младенец страдает как от промедления в исполнении своих желаний, так и от количественной разницы между ненасытными желаниями и ограниченным удовлетворением. Объективные переживания боли и удовольствия, испытываемые последовательно, косвенным образом начинают соотноситься с личностью матери и вызывают появление двух образов матери, или двух установок по отношению к ней. Даже самозабвенная любовь со стороны матери не спасает ее от переноса на нее младенцем некоторых, связанных с болезненными ощущениями, аспектов своего существования.
На самом деле, ребенку не требуется состояние фрустрации, для того чтобы спроецировать на мать неприятные аффекты. Он обладает врожденной враждебностью, которая высвобождается автоматически. Это постоянно действующее побуждение представляет собой либо направление наружу энергии инстинкта смерти, либо специфическую предрасположенность к драчливости (McDougal (199)) или к агрессии (Hartmann, Kris и Lowenstein(200)).
Это то, что я называю концепцией отношения к младенцу как к «монстру». В первую очередь, если бы враждебность была бы врожденным побуждением, она присутствовала бы как у младенца, так и у матери и действовала бы обоюдно, и если кто-либо захочет признать существование у ребенка специфического инстинкта враждебности по отношению к матери, ему придется сделать это без доказательств. Но этологические, а также ряд других данных, не подтверждают гипотезу о первичном инстинкте агрессии (и я уже приводил аргументы против предположения о существовании инстинкта смерти). Сейчас практически все согласны с тем, что агрессивное поведение не появляется спонтанно, оно должно быть спровоцировано фрустрацией или каким либо другим стимулом. В связи с тем, что проблема происхождения агрессии является ключевой в понимании материнско-детских отношений, а также страха смерти (и тревоги) мы должны рассмотреть ее более подробно.
Данные, свидетельствующие против обоснованности понятия «активный инстинкт ненависти и уничтожения» (Freud), обобщены Berkowitz (201). Инстинкт смерти по Freud, инстинкт драчливости по Mc Dougall, первичный инстинкт агрессии по Hartmann, Kris и Loewenstein, а также другие аналогичные концепции больше не считаются приемлемыми наукой о поведении. Fletcher (202), сделавший обозрение трудов этологов, утверждает, что работы Тинбергена доказывают отсутствие свидетельств существования общего «инстинкта агрессии» у животных, а если этого инстинкта нет у животных, то вряд ли можно признать наличие такового у человека. Montagu (203) заявляет, что ему не известны доказательства того, что «каждый человек рождается хотя бы с небольшой частицей зла внутри себя, вне зависимости от того, называется ли это зло «первородным грехом» или стремлением к разрушению. Агрессия – это не врожденная, а приобретенная потребность». Salzman (204) замечает, что все более ясным становится то, что ненависть может быть порождением процесса аккультурации. Как было продемонстрировано Horney, враждебность возникает результат неадекватности отклика той ситуации, которая его вызывает. Враждебность, развивающаяся у младенца или ребенка, может стимулировать защитные механизмы, которые повышают чувствительность к нападению и продуцируют сильную ответную реакцию в ответ даже на слабое раздражение в более позднем возрасте. Но эти защитные механизмы появляются из-за наличия угрозы безопасности, самооценке или системе ценностей. Поэтому такие враждебные реакции являются, скорее попытками поддержать слабое эго, чем биологическим стремлением к уничтожению. Для Suttie (205)враждебность является отражением недостижимости состояния безопасности из-за неудовлетворенной потребности в родительской любви.
Гипотеза об агрессии, связанной с фрустрацией, была сформулирована Dollard и др. (206) в 1939 году, хотя Freud, еще до того как он выдвинул свое положение об инстинкте смерти, говорил, что агрессия – это изначальная реакция на фрустрацию, возникшую вследствие блокировки поведения, направленного либо на поиск удовольствия, либо на избежание боли. Теория Dollard была подвергнута критике по нескольким причинам, но не было высказано несогласия с тем, что агрессия должна быть так или иначе спровоцирована. Мне бы хотелось поднять вопрос, насколько термин «фрустрация» применим к такого рода провоцирующим агрессию воздействиям. Maslow (207) делает различие между депривацией, не имеющей большого значения (легко компенсируемой или не имеющей серьезных последствий) и депривацией, которая является угрозой для личности, то есть для жизненных целей, защитной системы, самооценки или чувства безопасности. Только депривация, таящая в себе угрозу, имеет последствия, которые обыкновенно приписывают фрустрации в целом. Обычно считается, что депривации, которые невозможно избежать, а также требования, предъявляемые ребенку на каждом новом уровне его приспособления к жизненной ситуации, вызывают фрустрацию. Однако наблюдения за детьми, уверенными в любви и уважении со стороны своих родителей, показали, что подобные депривации переносятся на удивление легко. Они редко вызывают фрустрацию, если только не воспринимаются ребенком как угрожающие его жизненным целям или потребностям.
Spitz (208) убежден, что младенческий гнев есть ничто иное, как проявление фрустрации инстинктивных потребностей, является одной из форм общения и не носит защитного характера. Эту точку зрения можно оспорить. Даже плод реагирует на угрозу, а младенец обладает сверхъестественной способностью выявлять враждебные установки матери (см главу 4). Угроза соотносится не только с отсутствием удовлетворения потребностей, но и с опасностью активного уничтожения. Возможно, за всеми депривациями и угрозами кроется страх трагической гибели. Частично это можно отнести за счет младенческой беспомощности и неразборчивости, но я думаю, что в большей степени страх отражает вполне реалистичную оценку враждебных сил, направленных против ребенка. Многое из того, что можно назвать «депривациями» ребенка, вызывается материнской враждебностью, которая находит типичное выражение в побуждениях искалечить или уничтожить. Младенец «знает» об этих материнских побуждениях, даже если они подавляются и существуют наряду с осознанной установкой любви и заботы. Гнев, в таком случае, является защитной реакцией,
Таким образом, мы приходим к представлению, противоположного тому, с которого мы начали: образ плохой матери основывается на подлинном патогенном влиянии, происходящим из установок, импульсов и действий со стороны матери. Это утверждение можно уточнить, если принять во внимание случайные травмы и то, что ребенок приписывает матери все внутренние стимулы, вызывающие неприятные ощущения, – но только на ранних этапах младенчества, потому что очень скоро реакция ребенка на раздражители и депривации начинает обуславливаться тем типом отношений, который существует у него с матерью. Если чувство защиты, исходящей от доброго, заботливого, всегда присутствующего рядом в случае необходимости человека усиливается, то ощущение беспомощности компенсируется верой в силу своего защитника, и вызвать у такого младенца страх или гнев уже не так легко. Напротив, если младенец ощущает неуверенность в том, что его опекают, или является объектом отвержения или враждебности, то его природный страх не ослабевает, и он может показывать возрастающую пугливость, усиливающуюся реакцию гнева и любые другие защитные реакции, на которые он способен. Младенческое поведение очень точно отражает качество материнской заботы.
Родительская жестокость. Тема насилия над младенцами и детьми рассматривается в работе «Страх быть женщиной» (1), и, если кого-то интересует современная библиография, то он может обратиться к перечню ссылок, подготовленному Национальной Медицинской Библиотекой (210). В этой книге я хочу подчеркнуть некоторые моменты. Если бы «синдром избиваемого ребенка» состоял только из тяжелых увечий и встречался бы редко, то его можно было бы рассматривать относительно проблемы страха смерти у некоторых людей, а не как общий источник происхождения этого страха. Но во всех своих видах, от строгой дисциплины, до садистского убийства насилие над ребенком, во всяком случае, в нашей культуре, встречается достаточно часто, чтобы считаться всеобщим фактором.
Мы не можем ограничить проблему и оправдать большинство родителей тем, что определим насилие как избиение, и припишем жестокость только родителям с примитивным уровнем развития или расстройствами психики. Не существует разделительной линии ни в родительской мотивации, ни в последствиях для ребенка между отвратительной жестокостью и одобряемыми культурой телесными наказаниями [9] . Более того, насилие ни в коей мере не проявляется только исключительно в жестокости. Пренебрежение может быть причиной сильного недоедания или смерти, «умерщвления голодом», либо привести к серьезным осложнениям вследствие не вылеченых болезней. Некоторые родительские установки, даже при наличии нормального питания, сами по себе обладают значительной деструктивной силой, чтобы рассматриваться как «частичное» детоубийство. Сами защитные механизмы, противостоящие враждебным импульсам, например, эмоциональное отстранение, чрезмерная опека и забота, перфекционизм, создают депривации и активную угрозу, имеющие прямое отношение к возникновению страха смерти. На самом деле, принимая во внимание все прямые и косвенные проявления родительской разрушительности, до какой степени на воспитание ребенка влияет ненависть? В данной ситуации нас интересует идея трагической смерти, которая, несомненно, не возникает из любви и заботы. В некоторых случаях кажется, что при наличии угрозы благотворное родительское влияние вообще не ощутимо.
9
Изучение материнской практики ухода за малышами и их наказания показало, что большое количество матерей использовало ту или иную форму физического наказания (шлепки, пощечины, подзатыльники, порка) по отношению к детям в возрасте до одного года. Рукоприкладство было наиболее предпочтительным способом воздействия на ребенка и считалось важным и естественным выражением родительского наказания.
При тщательном рассмотрении выясняется, что насилие над ребенком свойственно родителям вообще, а не только какой-то определенной категории родителей. Родителей, нанесших тяжелые телесные повреждения ребенку, или совершивших его убийство, можно найти во всех слоях общества, во всех этнических группах и на всех уровнях интеллектуального развития. Также, если говорить об оказанном на ребенка воздействии, невозможно провести различия между жестоким постоянным обращением и единичными актами насилия и жестокости, которые оправдывают как необходимое проявление родительской власти и долга перед обществом. Для ребенка жестокость есть жестокость, вне зависимости от мотивов, движущих его родителями. Если же говорить о том, кто чаще выступает в роли обидчика, мать или отец, то, по-видимому, особых различий между ними не существует ни в частоте, ни в серьезности проявлений плохого обращения. Удивительно то, что вне зависимости от того, какими бы разными не были бы отец и мать, ребенок ненавидит мать больше отца, и это верно даже для тех семей, где имеется жестокий отец и, по-видимому, благожелательная мать. Одной из причин этого кроется в том, что ребенок воспринимает суровое отношение со стороны отца не как спонтанное, но как инспирированное матерью для удовлетворения ее желаний.