Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти

Рейнгольд Джозеф С.

Но это «решение» само по себе служит источником страха смерти. Ему должна противостоять уверенность в себе, которая, в свою очередь, становится опасной из-за возможности наказания; таким образом, мазохизм служит защитой не только от первичной угрозы, но и от реактивной агрессии. Я не согласен с тем, что ребенок не боится угрызений совести; как нечто, служащее представителем матери, совесть вызывает появление тех же защит, как и внешний объект. Высвободить враждебность означает навлечь на себя опасность, но подчинение враждебности также разрушительно. Я уверен, что параллели агрессия-подчинение или садизм-мазохизм дает наиболее яркий инсайт для анализа личности и поведения. Любое направление ведет к смерти.

Сексуальность. Сексуальность является первичным драйвом, который, из-за потребности в безопасности, подавляется с самого начала. Самосохранение – это самый первый закон жизни. Принцип безопасности достигает доминирующего влияния в развитии личности и подчиняет сексуальный инстинкт своим требованиям. Сексуальность может до такой степени отклоняться от своей природной цели достижения оргазма и продолжения рода, что у

многих людей она становится инструментом отречения или утверждения, зависимости или доминирования, садизма или мазохизма. В связи с тем, что для ребенка мораль означает отрицание сексуальных импульсов, и из-за ограничений, накладываемых на его эротические интересы и поступки, проявления сексуальности и даже само желание попадают в один ряд с проступками, провоцирующими родительское неодобрение и наказание. Все связанные с половой сферой биологические процессы – у женщин это менструации, беременность, роды и лактация, – становятся частью угрозы, которая несет подсознательное значение увечья и смерти. Распространенной причиной сексуальной фригидности является страх подвергнуться такому наказанию за переживание оргазма. Женщина демонстрирует страх перед катастрофическими последствиями, не только осуществляя свои биологические функции, но и при исполнении женских ролей. У мужчин страх перед матерью распространяется на всех женщин и, в известном смысле, становится определяющим фактором гомосексуальности. У обоих полов мастурбация ассоциируется со смертью не только как с наказанием, но так же, как указывал Bonaparte (228), с убеждением, что человек может умереть сам или навлечь смерть на других.

Степень подавления и искажения сексуальной жизни зависит, главным образом, от ранних материнско-детских взаимоотношений. У ребенка, воспитанного женщиной, не имевшей серьезного конфликта с собственной сексуальностью, и по этой причине не использовавшей практику подавления, почти не развивается чувство опасности, связанное со стремлениями либидо, а также сексуальной активностью. Наоборот, весьма вероятно, что ребенок, выращенный женщиной, практикующей самоотречение и навязывающей подавление сексуальности, при проявлении любой формы эротического самоутверждения будет страдать от катастрофической угрозы. (Результатом не обязательно является подавление сексуальности, так как ее избыток и всяческие извращения также являются выражением тревоги). При психотерапевтическом лечении женщин регулярно обнаруживается ассоциация мазохистических и зависимых взаимоотношений с матерью и страхом перед увечьем или уничтожением как наказанием за женскую состоятельность, – на самом деле, просто за существование женщины. Главной причиной того, что женщины в большей степени страдают от страха смерти, чем мужчины, является ненависть матери к дочери как к сопернице. Я детально развиваю эту тему в других своих работах(1).

Jones (156), выражая другое категоричное мнение об источнике тревоги, говорит, что она возникает из внутреннего подавления удовольствия, а Stekel (229) пишет: «Тревога является реакцией, направленной на сдерживание драйва смерти, который возникает из-за сдерживания сексуального влечения». Эта идея принадлежит исходной теории Freud о тревоге. В свете его новой общепринятой «сигнальной» теории, мы бы сказали, что тревога вызывает подавление сексуального влечения. В свою очередь, сексуальные (и агрессивные) импульсы порождают тревогу в подсознании не из-за того, что энергия направляется в другую сторону, а потому, что их высвобождение могло бы вызвать ужасные последствия.

Случайные события. Landsberg (230) утверждает, что для возникновения уверенности в неотвратимости смерти, необходим опыт знакомства со смертью. Это кажется сомнительным, так как некоторые представления о прекращении жизни появляются благодаря страху смерти, который предшествует любому знакомству со смертью, а также потому, что ничто не может убедить человека в том, что его собственная смерть неизбежна или является полным исчезновением. Не следует придавать большое значение столкновению ребенка со смертью животных или людей; это питает его эмпирическое знание, в то время как его установки диктуются внутренней ситуацией. (Тем не менее, атмосфера трагедии, окружающая человеческую смерть, в некоторой степени может наложить отпечаток на установку). То, что ребенок не проявляет эмоциональной реакции, не означает, что он не понимает необратимость смерти или что он подавляет свои эмоции; естественная смерть, событие, не зависящее от человеческого влияния, просто нереальна. Даже если ребенок сталкивается с жестоким уничтожением жизни во время военных действий или катаклизмов, он может остаться безучастным к этому. Смерть – это нечто, касающееся самого ребенка и его родителей. Во время Второй Мировой войны большинство детей в Лондоне не проявляли страх при воздушных налетах, но демонстрировали тревогу из-за разлуки с семьями, будучи эвакуированными, во имя безопасности, в деревню.

Теме последствий ранней потери родителя или сиблинга уделяется значительное внимание. В данной работе мы ограничимся вопросом влияния потери матери на страх смерти у ребенка. Ребенок лучше переносит смерть родителя, с которым он находился в безопасных взаимоотношениях, чем того, от которого он находился во враждебной зависимости. В любое время нашей жизни нам труднее признать необратимость разрыва уз страха и ненависти, чем любви. До тех пор, пока длятся взаимоотношения с матерью, ребенок надеется заслужить ее любовь или, по крайней мере, обрести доказательства того, что она не отвергает его, но с разрывом прижизненного взаимодействия ему приходится отказаться от этой перспективы и он остается с неуверенностью, которая лежит в основе комплекса смерти. Иногда обнаруживается удивительно тесная связь жизни человека (особенно женщин) с взаимоотношениями с давно умершей матерью. Я слышал, как женщины в возрасте семидесяти лет говорили о своем детстве с таким стремлением к материнской

любви, с таким страхом отвержения и с такой обвиняющей горечью, которые можно наблюдать у детей. Мы никогда не прекращаем поиски любви матери, служащей защитой от смерти – и мы никогда не перестаем бояться и ненавидеть свою мать, потому что она не дает нам доказательств этой любви.

Другим осложнением является возможный шок у ребенка при осознании всей силы своего желания материнской смерти, вместе с усилением боязни собственных агрессивных импульсов и наказания, включающего теперь и возмездие со стороны умершей матери. Месть умерших людей – первобытная идея, запечатленная в человеческом мозгу. Я слышал, как женщина, только что разрешившаяся от бремени, умоляла свою умершую мать не убивать ее.

По-видимому, чем больше субъективный опыт предполагает трагический характер смерти, тем вероятнее, что он спровоцирует танатическую тревогу. Loeser и Bry (5), изучая пациентов с фобиями, обнаружили, что между ранним детством, когда страх смерти обнаруживает себя, и проявлениями фобии во взрослой жизни, очень часто имеет место период, во время которого страх смерти впервые подавляется. Это подавление прекращается благодаря случайным событиям, таким, как серьезное заболевание, приступ головокружения, потеря сознания, боль в груди. Авторы уверены, что у всех этих явлений имеется одно общее: они ставят человека лицом к лицу с реальностью смерти и разрушают иллюзию бессмертия. Более важным фактором, я убежден, является переживание симптома, ассоциирующегося с трагической смертью. Асфиксия, вызванная любой причиной, обморок, спровоцированная потеря сознания и чувство падения особенно значимы для пробуждения тревоги.

Я рассматриваю связь реакции на травму, болезнь, хирургическое вмешательство и проявлений комплекса трагической смерти у детей. Здесь можно сделать два основных наблюдения: удивительно, 1) насколько часто угроза физической целостности интерпретируется как вызванная неизвестной силой, и 2) как часто несерьезное недомогание вызывает появление сильнейшей тревоги. Arlow (231) говорит, что было бы не слишком трудно показать, что «болезнь рассматривается как враждебное, чужеродное вторжение, в то время как смерть видится как акт убийства». Он объясняет подобную ответную реакцию архаическим пережитком младенческого представления о том, что все болезненное и неприятное является чуждым, а не частью собственного я. Психологическое изучение больных, травмированных, подвергшихся оперативному вмешательству и, в особенности, умирающих людей показывает, что «все чуждое» воспринимается как действие, которое причиняет боль или увечье. Тенденция кроется не в том, чтобы персонифицировать обезличенный несчастный случай, а в том, чтобы в защитных целях деперсонифицировать то, что кажется актом злого умысла. Наименее переносимым компонентом комплекса трагической смерти является идея о человеке как о действующей силе. Вторым наблюдением является то, что анатомическая часть тела рассматривается как важная переменная. Определенные органы или области тела кажутся человеку наиболее вероятным объектом атаки. Подобная избирательная уязвимость особенно характерна для женщин, у которых любое заболевание или угроза оперативного вмешательства, связанные с грудью или репродуктивными органами, обладают исключительной способностью вызывать страх увечья или танатическую тревогу. Например, я знаю женщину, которая мужественно восприняла болезнь позвоночника и последующую инвалидность, но панически отреагировала на то, что у нее обнаружили доброкачественную опухоль матки.

Еще одним стимулом страха смерти является опыт утраты или угроза утраты эгоидентичности. Brodsky (232) уверен, что этот страх связан с остаточными воспоминаниями о тех состояниях, когда уничтожается представление о самом себе. Так или иначе, потеря эго приравнивается к потере жизни. Ibor (233) рассматривает, страх смерти и страх перед безумием, как страх небытия. Нарушение целостности личности эквивалентно исчезновению или утрате осознания себя как личности. Grotjahn (43) говорит о том, что потеря эгоидентичности вызывает больший страх, чем смерть, потому что потеря власти над самим собой – это смерть при жизни. Но также существует страх индивидуализации собственной личности. Некоторые люди обладают слабо выраженным самосознанием, что является результатом воспитания требовательной матерью, которая препятствует развитию у ребенка независимого эго. Эти люди оказываются перед дилеммой: оставлять все как есть означает смерть – временами они не уверены в том, что существуют, – но движение в сторону более ярко выраженного чувства самоопределения означает отделение от матери или инспирирование ее враждебности. И, как характерно для большинства конфликтов, порожденных материнско-детскими взаимоотношениями, любое решение приводит человека к столкновению со смертью.

Замещение. Мнения психиатров по поводу того, является ли страх смерти первичным или вторичным, расходятся. Freud утверждает, что он является производным от других страхов, и большинство психоаналитиков придерживаются того же мнения. Fenichel (221) убежден, что поскольку идея о собственной смерти не постижима, любой страх смерти должен скрывать другие идеи. Для того, чтобы понять танатофобию, говорит он, необходимо определить, какие подсознательные мысли связаны у человека с концепцией смерти. Эти идеи могут включать в себя воссоединение с покойным, страх кастрации или потери любви, страх наказания за желание смерти и страх перед собственным возбуждением (оргазмом и боязнью потерять свое эго). Keiser (234) также придерживается мнения, что страх смерти могут объяснить только его подсознательные символические воплощения. Hoffman и Brody (235) рассматривают страх смерти как связанный со всеми внутренними конфликтами; специфическим является не сам конфликт, а неспособность выносить любое напряжение, а также желание полного изменения. Weisman и Hacket (79) спрашивают, если танатическую тревогу лишить компонента страха перед умиранием и ужасающих фантазий, с которыми она ассоциируется в нашем обществе, что тогда от нее останется?