Мать выходит замуж
Шрифт:
— Постыдилась бы, Миа, ты ведь уже большая, — сказала мать, натягивая на ребенка рубашечку с кружевными манжетами и поверх нее фланелевую кофточку. Все новое. Все, что должен был носить ее собственный ребенок.
Фланелевую кофточку сшила бабушка. Надо будет рассказать ей, как мать распорядилась ее подарком.
— Теперь посмотрим, не найдется ли у нас чем полечить его кожицу, — сказала мать. — Ты сама можешь осенью собирать такую травку, Ольга, дома мы собирали ее очень много. Даже иногда продавали. Это — пыльца.
Ну
— Она растет повсюду, — тоном, не терпящим возражений, сказала мать, и Ольге пришлось согласиться.
Я хорошо знала, что матери пыльцу дала бабушка, но теперь выходило, будто мать сама собирала золотистую пудру, когда была еще совсем маленькая, для своих будущих детей. Право, взрослые не так уж правдивы. Они не прочь прихвастнуть. Даже мать. Теперь она, конечно, каждый день будет возиться с этим ребенком.
А он стал совсем другим, превратился в красивый, приятно благоухающий пакет, который мать протянула Ольге. Ольга поднялась, присела перед матерью, еще раз присела, взяла мать за руку и поблагодарила, потом снова присела и поблагодарила. Вся моя злость моментально исчезла.
— Таким красивым он никогда не был, — сказала Ольга, — он такой красивый, радость моя!
— Попробуй-ка, не хочет ли он пососать немного, — сказала мать. — А когда хозяин поедет в город, пусть достанет чесночного настоя. И не давай ему ничего, кроме грудного молока, тогда он сразу станет здоровым мальчиком. По крайней мере три месяца корми только грудью.
Ольга вытащила из-под синей блузы неопрятное мокрое полотенце, дала ребенку грудь, и обе женщины принялись болтать о всякой всячине. Я тихонько вышла.
Ребенку нужен чесночный настой, и непременно из города! Разве не годится тот сладкий настой, который подарила матери прежняя хозяйка? Крестьянин должен был купить настой в аптеке.
А на самой макушке дерева по-прежнему висят, насмешливо покачиваясь, два яблока. Бросить камень? Нельзя, очень уж близко от окон. Найти бы где-нибудь шест! Меня преследуют сплошные неудачи, я даже не могу достать два подмороженных яблока. Кругом пустынно и тихо. За что же приняться?
А тут еще мать…
Некоторое время я бесцельно брожу вокруг дома, потом вспоминаю, что не пила еще кофе, хотя должна была пить вместе с Ольгой. Обрадовавшись, я быстро бегу к дому. На крыльце, с корзиной в руке, стоит мать и громко зовет меня. Рядом, с ребенком на руках, Ольга. Она собирается идти к себе.
— Вечно ты где-то бегаешь! Иди-ка сюда! Живо отнеси кофе Альберту!
Вот все, что мне досталось. Даже булки не дали!
Я отправилась в путь.
— Не болтай там с ним много! — крикнула вслед мать.
Я не ответила. Мне хотелось сказать, что кофе могло постоять и до обеда, только крепче бы стало.
Но я промолчала.
Отчим возил с поля солому, и я ездила
— Почему ты так долго не возвращалась?
— Это я ей разрешил, — сказал отчим. — Ей ведь совсем не с кем играть.
Так ей, матери, и надо.
Я никогда еще не видела, чтобы мать с отчимом жили в таком согласии, как в начале этой зимы. Даже в комнате у Старой дороги такого не было.
Ко мне он был так добр и внимателен, что я называла его только «папа» и совсем отучилась говорить «дядя». Чем было вызвано чудесное превращение отчима, я не знала. Бабушка ли тому причиной, или, может быть, полиция? Ведь когда мы жили в паточном домике, его разыскивала полиция. А еще я слышала, что ему здорово влетело от дяди за то, что он на весь город опозорил мамину родню. Но как бы там ни было, нам с матерью все это пошло на пользу, а когда мать начала доить коров и зарабатывать деньги, стало совсем хорошо.
Вечером того же дня, когда мать привела в порядок ребенка, в дверь постучали, и вошел муж Ольги.
Это был маленький мрачный мужчина, до того похожий на Ольгу, что они вполне могли бы сойти за брата и сестру. Такие же большие толстые губы, зубы совсем не видны под густыми усами, во рту — жвачка, к нижней губе прилипли табачные крошки.
— Входите, присаживайтесь, — немного удивленно говорит отчим; он смазывает маслом большую трещину на руке.
У отчима огромные некрасивые руки, вдоль и поперек покрытые трещинами, которые не заживают, даже когда он остается без работы и только пьянствует.
— Спасибо, я на минуту, — отвечает мужчина, но все же садится, а мать ставит перед ним чашку кофе.
Он озирается вокруг, совсем как это делала утром Ольга, но, видимо, комната не производит на него столь же сильного впечатления.
— У вас здесь уютно, — замечает он наконец.
— Да, мы тут немного почистили, — говорит отчим и шутит: — На ночь приходится затыкать носик кофейника от тараканов, а то как бы кофе не стал крепче, чем надо.
Муж Ольги принужденно улыбается.
— Слава богу, если удается заработать на кусок хлеба, — говорит он. — Тут уж не до тонкостей. — Карлберг в упор смотрит на мальчика с лягушкой.
— У нас нет никаких тонкостей, — обиженно отвечает мать.
— Бог видит, у нас все просто, — поддерживает ее отчим. — Давайте-ка лучше выпьем по глотку кофе.
Кофе очень крепкий и вкусный. Мать еще из города привезла килограмм поджаренных на пару зерен. Деревенские жители таких не покупают, обычно они поджаривают кофе сами.
И вот, несмотря на поздний час, мужчины пьют кофе и жуют табак. Слышно, как на крыльце тихонечко ходит Ольга. Наконец Карлберг поднимается и уже в дверях говорит: