Мать выходит замуж
Шрифт:
За нами медленно двигался воз с желудевым диваном и прочим скарбом. Его тащила пара хорошо откормленных лошадей, которые норовили пуститься вскачь, встряхивая поклажу, всякий раз как наша ленивая лошадь переходила на мелкую рысь. Паточный домик уже два часа как остался позади. Проводили нас с почетом.
Вечером накануне отъезда Вальдемары угостили нас прекрасным ужином с пивом и водкой, которой было не очень много, так что никто не напился. На мне было новое платье из шотландки и новые ботинки. Вальдемар посадил меня на колени, и от него вовсе не пахло — недавно
Вальдемары подарили матери большую банку сиропа, а мать отдала хозяйке платье, которое получила когда-то от общества помощи бедным.
В день отъезда Вальдемар пришел домой днем и предложил помочь нам носить вещи, а пекарь притащил большой каравай хлеба, но был так пьян, что, наверно, и сам не понимал, что говорит. Он кричал:
— Как только фру Стенман овдовеет, я приду к ней и посватаюсь! Берегись, Стенман, как бы она не овдовела слишком скоро!
Но отчим не рассердился, а только посмеивался над пекарем вместе с Вальдемаром.
Я слышала, как Вальдемар тихо сказал матери, так, чтобы никто больше не слышал:
— Если опять станет невмоготу, знай, что здесь для тебя всегда есть комната, хоть и не ахти какая хорошая.
Два часа пути отделяло меня от паточного домика. К вечеру заметно похолодало. От равномерного покачивания слипались глаза, и я то и дело клевала носом. К тому же я немного замерзла. Отчим и мать без конца болтали, не обращая на меня никакого внимания. Бог знает о чем они только не говорили! Всего несколько раз мать оборачивалась в мою сторону и спрашивала, как я себя чувствую. Тогда и отчим оборачивался и спрашивал, не кажется ли мне, что ехать очень забавно.
Стоило только ему спросить об этом, как наше путешествие сразу переставало казаться забавным.
Когда мы наконец добрались до места, было совершенно темно. У самой дороги, по которой, видно, не часто ездили, стоял одинокий дом. В нем кто-то уже жил, несколько окон было освещено. Возле самого крыльца я заметила дерево, высокое, с голыми ветками.
Здесь отчим будет всю зиму работать возчиком. Мы вошли в пустую комнату с оштукатуренными стенами.
— Пахнет людской, — сказала мать, оставляя дверь открытой.
Откуда она взяла, что пахнет людской? Я изо всех сил нюхала воздух своим вздернутым носом, но так ничего и не почувствовала, кроме запаха табака и крыс.
— Действительно, что за черт! Не закрывай дверь, — сказал отчим, который последнее время, как эхо, повторял слова матери.
А комната была вовсе не так уж плоха.
Я почувствовала себя в ней хорошо сразу, как только вошла.
Всю переднюю стену занимала огромная шведская печь, в которую был вделан маленький железный очаг с надписью: «Емкость — 4».
Пол, выложенный широкими суковатыми досками, подметен, но не вымыт. В повозке среди других вещей
Комната очень большая, с тремя окнами и низким потолком, со стен кое-где обвалилась штукатурка.
— Последнее время молодежь устраивала здесь танцы, — разъяснил нам возчик.
У новых соседей мать заняла фонарь и несколько поленьев. Меня больше всего интересовало, как будут расставлены наши вещи. Нет, здесь, конечно, станет красиво.
Но мать велела ставить мебель в беспорядке посреди комнаты.
— Наверняка в таком старом доме есть клопы, — сказала она тоном бывалого человека. Возчик засмеялся и разгладил усы; всякий раз, когда мать что-нибудь говорила, он брался за усы.
Скоро вся мебель была внесена. Мать приготовила кофе, и мы стали пить его на новом месте.
— Конечно, надо бы угостить тебя чем-нибудь покрепче, — сказал отчим, — но женщины теперь пошли не те.
Возчик бросил на мать критический, слегка укоризненный взгляд, а я тотчас почувствовала к ней огромное уважение. Подумать только, «он» даже не смеет выпить при матери! Интересно, как она этого добилась?
Задумавшись, я уснула прямо за столом, даже не допив кофе.
Когда мать достала наконец подушку и простыню, она разбудила меня: пора было ложиться. Возчик уже ушел, а отчим стоял у печки, над щелью в полу, и с кочергой в руке подкарауливал крыс. Две крысы уже побывали у нас в гостях и поздравили с приездом.
Проснулась я на рассвете с каким-то странным чувством: мне казалось, что пол качается, как повозка, и вместе с ним качается желудевый диван. Но зато как хорошо после долгого перерыва снова лежать на своем диване! Как неприятно было спать на полу. Так ведь стелют только бродягам. Зато теперь я уже не спала на полу. Много раз пересчитанные желуди как будто улыбались мне. Большая печка была словно крепость против всех холодов Южного и Северного полюса.
Мать стояла возле печки и светила маленькой жестяной лампой.
— В стене тараканы, — сказала она.
Эта новость меня не тронула. Я никогда не видела тараканов.
Сквозь незанавешенные окна было видно, как одна за другой гаснут бледные звезды, четко вырисовываются ветви дерева, а на самом кончике одной из них повисла луна.
Тут я совсем проснулась, охваченная каким-то радостным ожиданием. Дерево, звезды, луна, духовка — большая, как у бабушки. Я села на диване, который будет стоять посредине комнаты до тех пор, пока не выяснится насчет клопов.
На крыльце загрохотали шаги отчима, я услышала, как чей-то женский голос торопливо пожелал ему доброго утра и как отчим ответил. Он принес в комнату запах конюшни и свежего октябрьского утра.
— Прямо против наших окон бегает женщина в одной сорочке, представь себе, — сказал он матери.
— Должно быть, поздно проснулась и не успела одеться. А тебе нечего глаза пялить, раз она такая бесстыдница.
— Что ты мелешь! Куда этой бабе так спешить, что она не успела даже надеть юбку?