Матабар IV
Шрифт:
Интересно, так же выглядит большая вода, про которую рассказывают ласточки, когда возвращаются к лету? Лето… оно заканчивалось, а вместе с ним начинался последний срок его учебы у Атта’нха.
Волчица, как и всегда, была рядом. Порой, Арди даже казалось, что мудрый друг всегда рядом с ним. Не важно — учится ли он ходить по снежным тропам или спускается в лесные разливы, где веселится со Скасти, Гутой и Шали. Атта’нха, будто, стояла поодаль, наблюдая за ним из густой листвы или из-за соседнего скалистого обрыва.
— Я помню, что ты говорила не завидовать птицам,
Атта’нха отряхнулась от снега. Волчица, легко и бесшумно, качая густым, длинным, пылающим белоснежным светом мехом, двигалась к нему. И с каждым шагом, с каждым движением, менялись её очертания, пока рядом не оказался некто, кто выглядел, одновременно, как сам Арди и как, в то же время, волк.
— А когда я так смогу? — спросил молодой охотник.
Атта’нха посмотрела на него так, как всегда смотрела. Как смотрят птицы, когда небо опускается ниже и начинают дуть холодные ветра. Как смотрят звери, когда земля становится тверже, а дожди реже и холоднее.
Так смотрели те, кто готовился проститься с чем-то, что стало ему привычным и родным, заранее осознавая неизбежность приближающегося часа расставания.
— Когда сможешь научиться слышать их тропы, — ответила Атта’нха.
Она села рядом и положила ладонь на голову Арди. Мягкую, пушистую и такую теплую. Молодой охотник совсем не боялся её когтей и того посоха, что всегда сопровождал волчицу в пути.
Белоснежный, выточенный из дерева, растущего на снежных лугах Града на Холме. Молодой охотник читал про него в свитках волчицы, написанных на наречии эльфов северных лесов. Ему пришлось постараться, чтобы перевести то на диалект степных орков, который он знал куда лучше.
Правда, молодой охотник предпочел бы, чтобы все книги и свитки в доме волчицы были написаны на языке Фае. Одна страница языка жителей Града на Холме могла содержать в себе столько, сколько не хранили целые толстенные книги, написанные другими языками. Просто потому, что Фае общались «смыслами» и «образами». Арди не понимал, что конкретно это означало, но волчица так его научила.
— Это как и с Именами, да? — спросил молодой охотник, продолжая качать лап… ногой в воздухе.
— Почти, — улыбнулась волчица, обнажая клыки. Крепкие и сильные, но такие забавные. — Когда ты слушаешь Имена, маленький друг, то ты слушаешь то, что всегда тебе принадлежало.
— Принадлежало мне? — удивился маленький охотник. — Но почему я тогда не то, что не могу их произнести, но даже, порой, услышать? Вот, к примеру, у меня есть лап… — Арди помотал головой. — Руки. Они всегда мне принадлежали и я всегда могу ими воспользоваться. Когда только захочу. А Именами — нет.
Волчица улыбнулась чуть шире и ткнулась своим мокрым, шершавым носом ему в щеку. Арди насупился. Он не любил, когда Атта’нха так делала.
Нет, ему не было неприятно. Скорее даже напротив. Просто…
Просто, когда волчица прикасалась к нему носом, или когда щекотала коготками, или когда они играли в догонялки, пытаясь друг друга укусить, или когда болтали, глядя на то, как ветер танцевал с листьями и травами, то… молодому охотнику казалось, что он что-то
Что-то очень важное. Что-то очень ценное. Что-то, что причиняло ему если не боль, то… такое чувство, когда ты стоишь на пороге пещеры и ждешь, чтобы дождь закончился. Думаешь, что вот-вот и из-за облаков выглянет око Духа Дня. То коснется взглядом скал и лесов. Вновь отправит охотников и добычу по тропам.
Но дождь не прекращается. Все шипит и стучит своими жирными каплями. А ты все ждешь и ждешь. И не знаешь, дождешься или нет.
В свитках волчицы такое чувство называлось тос-кой.
Арди тос-ко-вал по чему-то или по кому-то, но сам не знал по чему или по кому именно.
— Потому что ты привык пользоваться своими руками и ногами, маленький друг, — Атта’нха отстранилась и позволила молодому охотнику положить его лохматую голову на свои колени. Волчица когтями перебирала шерс… волосы Арди, распутывая колтуны и позволяя волнистым локонам свободно спуститься на шею. — Ты все привык делать сам. Своими руками. Своими силами. Так тебя учит Эргар, Шали и Гута. Не потому, что они плохие, а потому что по другому не умеют. Запомни, маленький друг, мало кто в мире совершает недоброе, потому что хочет его совершить. Зачастую зло происходит потому что те, кто его творит, просто не умеют иначе.
— А почему, тогда, они не учатся? — возмутился Арди.
Атта’нха щелкнула его по носу и буквально повторила вопрос, который недавно ей задал собеседник.
— А почему ты, маленький друг, до сих пор не всегда слышишь Имена и не видишь то, что мир скрывает от тебя, когда ты смотришь ему в лицо, а не в глаза?
— Потому что… потому что… — молодой охотник вздохнул и понурился, зарывшись лицом в шерсть, откуда глухо прогудел. — Это трудно. Слушать трудно. А говорить еще труднее. Я как-будто одновременно плыву против течения весенней реки, а к моим ногам прилипли валуны, которые толкает по утрам Гута.
— Да, маленький друг, — Арди этого не видел, но знал, что волчица подняла голову и посмотрела куда-то вдаль. Может даже дальше, чем то, чего касался взгляд Кайшаса. — Учиться делать то, к чему не привык, тяжело. И многие просто откажутся. Посмотрят на то, что новое труднее старого и найдут тысячу причин, почему им достаточно и того, чем они уже обладают.
Арди, как это часто бывало, не понял, что именно ему сказала волчица.
— Это тоже то, что я пойму позже? — спросил молодой охотник, а затем указал на свою грудь. — Через это и… — он дотронулся до щеки. — Это?
Волчица кивнула.
— Чтобы ни узнал твой прыткий разум, маленький, добрый друг, но пока твое сердце не заболит, а глаза не уронят соленые капли, то ты не примешь новое знание.
— А почему?
— Потому что вы, — Атта’нха произнесла последнее слово так, что стало понятно — волчица имеет ввиду куда больше, чем самого Арди и его друзей. — Просыпаетесь во сне Спящих Духов с криком от боли и с ней и живете. Каждый день стараясь сделать её чуть менее заметной. Но она всегда рядом.