Матрица войны

Проханов Александр Андреевич

Он почувствовал, как что-то изменилось вокруг. Забегали, заметались офицеры. Зазвучали команды. Солдаты, скопившиеся у обочины, стали разбегаться, рассаживались в боевые машины, втискивались в десантные отсеки транспортеров. Сом Кыт, оставаясь подле убитого вьетнамца, сказал:

– Начался штурм базы. Получен приказ направить бронетехнику на прорыв укреплений.

Солдаты охраны подняли убитого Тхеу Ван Ли и осторожно понесли к джипу. Белая «Тойота» съехала к обочине, открывая дорогу ребристым гусеничным машинам, над которыми поднялся едкий синий дым. Стальные двери в корме ближнего транспортера были раскрыты, солдаты теснились на боковых сиденьях, поставив автоматы у ног, смотрели на Белосельцева сквозь голубую гарь. Белосельцев чувствовал напряженный вектор, направлявший колонну вперед, к невидимой

грозной цели, пронизывающий груды теплой брони, изношенные, брызгающие маслом дизели, исстрелянные стволы, вовлекающий в это движение командиров, водителей, сидящий в отсеках десант. Этот вектор пронзил и его, давил ему в спину, подталкивал к транспортеру, к открытой корме, к металлическим сиденьям, на которых было одно свободное место – для него. Ему казалось, что его засасывает в глубь транспортера, что действует загадочная незримая помпа, втягивающая его в тугой свиток пространства, которое, сужаясь и скручиваясь, устремляется из-под света и солнца в тесный, сумеречный, окруженный сталью отсек. Он противился этому давлению, оглядывался на Сом Кыта, на ожидавшую его «Тойоту», но его затягивало в эту воронку, как малую, попавшую в водоворот песчинку. Воля его подчинялась напряженному, пронизывающему боевые машины вектору. Вздохнув, словно отталкиваясь от берега, он шагнул к транспортеру, сел на отшлифованную лавку, потеснил худых солдат. Двери отсека захлопнулись, и машина, качнув кормой, с ревом пошла.

Белосельцев сидел в душном металлическом коробе американского транспортера, стиснутый солдатами вьетнамской армии, двигался в кампучийских джунглях в направлении Таиланда. Он видел близкое узкоглазое лицо, край панамы, удаленную спину механика-водителя, тянувшего и толкавшего рычаги управления. Сквозь узкую бойницу влетали фонтаны грязи, ворохи разорванной зелени, и было неясно, куда идет транспортер, по дороге или по бездорожью, в колонне или в одиночку. Белосельцев, как только отдал себя во власть незримой силы, втянувшей его в нутро транспортера, уже не принадлежал себе. Не пытался привнести в это слепое движение мысль, желание, самостоятельное живое чувство. Они все, здесь сидящие, не принадлежали себе. Были вовлечены в огромный безымянный виток, который, как планетарный циклон, медленно накрывал континенты, проволакивая сквозь мир войны, боевые армады, движение флотов и армий. Они двигались по малому отрезку этого огромного завитка, менявшего границы мира, перемещавшего народы, засевавшего землю смертями и бедами.

Сквозь рявканье мотора, уханье и лязг гусениц он услышал стрельбу: негромкие разрывы «безоткаток», редкие аханья минометов, чирикающий стрекот пулеметов. Все это держалось вдалеке, удалялось, а потом вдруг надвинулось, накрыло машину близкими ударами, грохотом. Транспортер стал вилять, качался с боку на бок, по его броне проскрежетала очередь, словно провели зазубренным острием.

Встали. Корма распахнулась. Сильные молодые тела выдавили Белосельцева из машины, толкали его, бежали врассыпную, залегали у гусениц, ослепшие от солнца, слепо начиная стрелять.

Белосельцев стоял на траве, в драной колее, у заляпанной мокрой брони и видел обширную поляну, изрытую окопами, брустверами, уставленную дощатыми бараками, деревянными вышками, окруженную высоким волнистым лесом. Эта поляна напоминала диораму, когда художники желали изобразить многомерное сражение, и в подсвеченном мерцающем воздухе совершалось одновременное разрозненное действо. Под ногами, у кормы транспортера, валялся алюминиевый мятый таз с остатками какого-то варева, белое, измочаленное траками бревно с раздавленным станковым пулеметом. Над поляной, под разными углами, с разных высот, перекрещиваясь, сталкиваясь, превращаясь в водопады огня, в острые длинные искры, в слепящие ртутные шары, в комья дыма и пламени, летели трассы. Плевались огнем пулеметы, харкали и скрежетали базуки, мелко и огненно били автоматы, навешивали кудрявые дуги подствольники, метали колючие маленькие солнца гранатометы. Все это перемещалось, грохотало, чавкало. Остро попадало в мягкую плоть, с хрустом вонзалось в твердое дерево, колотилось в гулкую броню, колыхалось звуком, светом, тенями дыма, полупрозрачными в дыму и свете фигурками людей, которые косо бежали, исчезали, ныряли в окопы. Вновь возникали над брустверами,

выставляя оружие, посылая очереди, залпы, огненные удары, перечеркивая поляну пучками лучей, создавая огненную разбегавшуюся геометрию боя.

Он стоял в рост, вращая в орбитах глаза, видя все сразу: и то, что было у него за спиной, и то, что, невидимое, совершалось в подземных блиндажах и дотах, будто кто-то наделил его этим панорамным зрением, поставил у кормы транспортера, заставляя созерцать, обещая защиту от снаряда и пули, возлагая на него одну-единственную задачу – смотреть и запоминать. Находясь под охранительным покровом Того, Кто взирал на него с небес, Белосельцев пошел вслед за колыхнувшимся транспортером, задыхаясь от вони солярки, заслоняясь от летящей из-под гусениц зеленой жижи.

От края поляны бежал вьетнамец, заостренный, гибкий, в белесой панаме, оборачивался назад, взмахивая рукой, зазывая за собой атакующих. Граната ударила ему в панаму, гулко лопнула, отломала ему голову, превращаясь в красный глазированный взрыв. Секунду он продолжал бежать, неся на плечах огненное яйцо, рукой зазывая солдат. Упал, и безголовая шея дергала красными жилами.

Кхмер в зеленом картузе выскочил из окопа, грозил пистолетом, подымая солдат в атаку. Устремился вперед, открывая кричащий рот. За ним никто не поднялся, но навстречу из леса выполз танк, тяжелый пулемет в упор продолбил его блистающими штырями. Было видно, как наполняется металлом его худое, дрожащее тело, опрокидывается, пузырится на спине, пропуская сквозь себя крупнокалиберную очередь. И когда он упал, в воздухе, где он только что был, розовело росистое облачко.

Двое, вьетнамец и кхмер, сцепились в рукопашной, без стволов, без ножей, раздирали друг на друге одежды, рвали пальцами губы, вцеплялись в волосы. Визжали, скалились, вращались волчком. Ударами растопыренных пальцев кололи друг другу глаза, били ногами, волчком крутились на траве, делая стремительные кувырки. Они бились насмерть, и другие солдаты не вмешивались в их битву, огибали их, бежали вперед, стреляя из автоматов.

Двое вьетнамцев добивали штыками кхмера. Кололи его, вонзая заостренные лезвия. Выхватывали окровавленную блестящую сталь. Снова вонзали по очереди в живот, в пах, в горло, поддевая штык-ножом рвущуюся плоть. Умирающий кхмер страшно, тонко кричал, замирая на секунду при каждом новом ударе, и крик его был похож на вопль убиваемого охотниками зайца.

Казалось, невидимый баталист щедро показывает ему картину войны, раскадрованную на бесчисленные малые сцены. Каждая несла в себе отдельную технологию убийства и общий, присутствующий во всех одновременно дух войны. Он шагал за транспортером, за его стучащим пулеметом, в синем дыме ядовитой солярки, наступая на ребристую, взрезанную гусеницами землю.

Танк неуклюже перебирался через бруствер, наводил орудие на длинный дощатый барак. Оттуда к нему потянулся дымный скрученный шнур, огненный косматый репейник коснулся брони. Танк задрожал, будто по его железной коже пробежала судорога, а потом из двух люков ударили искрящиеся фонтаны и гулким ударом свернуло набок башню. Танк горел, из люков повалил жирный дым. Это улетал в небо превращенный в черную сажу экипаж.

Человек, охваченный пламенем, завернутый в огненную рубашку, бежал от танка. Упал в сухие метельчатые тростники, сбивая огонь. Шумно, жарко горели подожженные им тростники, ветер клонил горячие метелки, сдувая с них язычки пламени и маленьких испуганных птичек.

И было неясно, кто Тот, что все это ему показывает. Как ему, Белосельцеву, обойтись с этим знанием. Куда, в какие неоткрытые земли он идет за стреляющим транспортером. Почему не прилетит свистящая пуля, не погасит солнце, не прервет эти зрелища.

Снаряд из танковой пушки вломился в ствол пальмы, размочалил белые щепки. Дерево стало скрипеть и стонать, нагибаться, пернатые листья махали, как огромные зеленые руки. Пальма надломилась и рухнула, торчал пень с белоснежными щепами, похожими на переломанные заостренные кости. Белосельцев заметил, как из веток вылетела большая черно-желтая бабочка, словно душа убитого дерева.

По поляне бежала женщина, черноволосая, в цветастом платье. За ней гнались вьетнамцы, она ускользала у них из-под рук, делала зигзаги и петли, а они упорно преследовали ее, загоняли в дощатый сарай.