Матрица войны

Проханов Александр Андреевич

– Я хотел сообщить вам. – Сом Кыт церемонно поклонился. – Нас ждет новогодний обед. Полагая, что во время поездки вас могла утомить азиатская пища, я на свой страх и риск заказал европейскую кухню. Стейк и овощи. Надеюсь, я вам угодил.

– Я тронут, дорогой Сом Кыт. Вы вспомнили, что я европеец, в то время как сам я об этом стал забывать. Стал забывать, что в сумке у меня прячется еще одна бутылка водки. Как бы мне хотелось, дорогой друг, чтобы вы изменили своей обычной привычке и выпили со мной за компанию.

– В честь Нового года я выпью немного водки.

Они обедали одни в пустом, огромном, печальном зале с

запыленными зеркалами и люстрами. Официант, облаченный в заглаженный белый жилет, прислуживал им с выражением грусти, давая понять, что в прошлом его услугами пользовались великие люди. Но эта чопорная грусть официанта и их одинокая трапеза веселили Белосельцева. Тем более что горячее кровяное мясо розовело на тарелке, пестрели наклейки на бутылочках с соусом, кудрявился зеленый плюмаж салата.

Белосельцев налил рюмку водки:

– Дорогой Сом Кыт, что пожелать вам в эти первые минуты Нового года? Выскажите свои пожелания, и я буду просить судьбу, чтобы она помогла им осуществиться.

Сом Кыт поднял рюмку и, растроганный, очень серьезно произнес:

– В эти первые минуты Нового года у меня нет личных желаний. У меня вообще почти не осталось личных желаний. Все мои желания связаны с судьбой моего отечества. Пожелаем ему мира, отдохновения, урожаев в полях, младенцев в семьях. Пусть в Новом году тьма отступит от наших порогов и от наших границ. Ведь именно к этому, дорогой друг, мы с вами оба стремимся. Затем и пустились в дорогу. Если вы мне позволите, пожелаем в этом Новом году счастья моей дорогой измученной родине!

Они чокнулись, выпили во благо стране, шумевшей за шторами городским гуляньем, мерцавшей развешенными вдоль пальм цветными фонариками.

Белосельцеву было хорошо сидеть за чистой скатертью, есть вкусное мясо, пьянеть, глядя на торжественное лицо Сом Кыта.

– Дорогой Сом Кыт, – сказал он, испытывая нежное чувство. – Я рад, что судьба нас свела. Мы многое пережили за эти дни, многое перечувствовали. Поверьте, эту поездку, наши дружеские беседы я никогда не забуду.

– В свою очередь отвечу вам встречным признанием. Я наблюдал, как вы работаете, как не щадите себя. Я замечал на вашем лице сострадание к моим соотечественникам, вы горевали, когда встречались с людским несчастьем. Может быть, вы журналист, а может быть, нет. Но вами двигает благо. Вы не хотите, чтобы здесь, на нашей земле, продолжалась война. Не хотите, чтобы она со скоростью железнодорожных составов приблизилась к границе Таиланда и над Кампучией снова полетели американские «летающие крепости», сжигая города и деревни. Как мог, я вам помогал. Помогал моей многострадальной родине.

Они сидели, смотрели сквозь окна, как шумит толпа, несет разноцветные флаги, и Белосельцеву было легко на сердце. Сом Кыт, умиленный, утративший обычную сдержанность, говорил:

– Я мечтаю, что, быть может, получу назначение в Париж, и мы уедем туда с женой. Я увижу в подлинниках моих любимых импрессионистов, увижу Дега, Ренуара. Мы станем гулять с женой по бульвару Капуцинов, по Елисейским полям, по набережным Сены. Ужинать в маленьких уютных кафе. Пномпень раньше называли Парижем Востока. Здесь все любили Париж, все ему поклонялись. Я хотел бы прожить остаток жизни в покое и мире. Искупить совершенные мною дурные поступки, чтобы потом, после смерти, в другой моей жизни, я бы не разлучался с женой и мы встретились бы с нашими детьми.

После

обеда, немного отдохнув, они вышли в вечереющий город, двигались в толпе по переполненной улице. Белосельцев чувствовал жар от бесчисленных встречных лиц. Испытывал безотчетное, длящееся блаженство. Женщина с лилово-черными волосами и приколотым к блузке цветком встретилась с ним глазами, улыбнулась, угадав его состояние. Двое юношей проводили его долгими взглядами, оглянулся – они все еще смотрели. Солдат-кампучиец, без оружия, пил сок, опустил стакан и посмотрел на него. Он радовался, что замечен ими, что их лица обращаются к нему, следят за ним. Мимолетно с каждым он делился своим блаженством.

Рыночная площадь, уже вечерняя, клокотала толпой, взрывалась возгласами, озарялась прожекторами, множеством масляных мигающих светильников на лотках и колясках. Люди ели, пили, брели, бежали, скакали, свивались в хвосты и очереди, в жужжащие пчелиные сгустки. Вид веселящегося люда, не помнящего прокатившихся бед, отзывался в Белосельцеве жарким желанием продлить их праздник, заслонить их собой, защитить.

– Хорошо, Сом Кыт?

– Хорошо!

В центре площади были устроены аттракционы. Народ густо окружал место игрищ, ликовал, стенал, замирал, снова охал и голосил наивным восторгом, детскими огорчением или радостью.

Их пропустили вперед, кивали, кланялись, вовлекали в игру. Они оказались перед дощатым белым щитом, на котором карикатурно, аляповато были намалеваны фигуры Пол Пота, Лон Нола, Сианука и Дяди Сэма. Белосельцев вспомнил художника из Баттанбанга, его искусство жило, веселило, действовало.

В руки им вложили по два пернатых заостренных дротика, и Сом Кыт, прицелившись, ловко, точно послал их в Пол Пота, пронзил ему лоб и жирную, исколотую попаданиями грудь. Белосельцев неумело, неловко метнул свой дротик и оба раза промахнулся. Его утешали, предлагали бросить еще.

Тут же, в соседнем скопище, они наблюдали народную игру, протекавшую в деревянном, похожем на просторную кадку загоне. В стенках кадки были выпилены круглые норки, кончавшиеся сетками, как бильярдные лузы. За пределами кадки стояла плетеная корзина с живыми крысами. Хозяин игры длинным сачком выхватывал из корзины крысу, помещал ее посреди кадки, накрывал колпаком. Играющие выбирали каждый свой номер, делали ставки, сыпали на поднос бумажные деньги. Хозяин снимал с испуганного, сжавшегося зверька колпак. Крыса, ослепленная светом, оглушенная гамом, сидела, мигала, шевелила усами. Толпа начинала свистеть, улюлюкать, кидала в крысу щепки. Та испуганно металась, рыскала по загону, пока не толкалась в лузу. Ныряла в нее, билась, запутывалась в сетке, а толпа ревела, как в римском Колизее, и счастливец, в чью лузу нырнула крыса, гордый победой, сгребал с подноса бумажный денежный ворох.

Им предложили сыграть и в эту игру, но они отказались. Гуляли, ели сласти. К полуночи, усталые, разморенные, вернулись в отель.

– Вы сказали мне, что у вас есть увлечение – ловля бабочек. – Сом Кыт провожал его до дверей. – Завтра у нас свободный день. Мы можем поехать на природу, и там вы половите бабочек. А потом мы отправимся в Ангкор.

– Спокойной ночи, – прощался Белосельцев. – Еще раз с Новым годом.

Он лежал в постели, слыша, как не умолкает ночное гуляние, звучат людские голоса, женский смех. Любил их всех, неведомых, веселящихся под огоньками и флагами.