Матросы
Шрифт:
— На третейское разбирательство? — Петр улыбнулся.
— Погляди…
Петр узнал почерк Маруси. Чувствуя, что краснеет с затылка, он вслух прочитал бумагу. Матрена Кабакова тоже просила перевести ее с полеводства «на коконы».
— Какой же вывод, Михаил Тимофеевич? — спросил Латышев.
— Не понял разве?
— Понял буквально, — Латышев сам перечитал заявление, поднял на Камышева холодные глаза.
— Каждое заявление колхозников как басня, — пояснил Камышев, — оно коротко, просто и содержит смысл, не выраженный словами… Ты же знаешь,
— Бьете вы, как из зенитного автомата, — пробурчал тот, не ожидавший такого вопроса.
— Я, милый ты человек, бью по видимой цели, а?
— Пожалуй, по видимой…
— Ты не смущайся, старшина, — ласково заметил Камышев. — У нас свой порядок. Нас в райкоме похвалили за формирование новых семей. Тебя здесь два года не было? Ну вот, за это время сформировали пятьдесят шесть новых семейств. Точно, Латышев?
— С Хорьковым — пятьдесят семь, — поправил Латышев.
— Хорьков сам сформировался, не напоминай! Каких лошадей мне запалил, хищник! — Камышев положил руки на плечи Петру и поглядел на него своими действительно фанатичными глазами. — Каждой новой семье — дом… Мать не бросишь? Хорошо! Чем другим поможем. А я — посаженным отцом… Были мы с твоим отцом дружки-приятели. Верь Камышеву, верь мне, как отцу, худо тебе не сделаю…
Петр и Латышев вышли из правления вместе. Улица с запыленными акациями была безлюдна, лишь изредка показывалась на ней машина или повозка. Где-то в переулке перекликались женщины: казалось, они бранятся.
— Вы куда? — спросил Латышев.
— Туда, в ту сторону, — Петр неопределенно махнул рукой. Ему хотелось повидать сегодня Марусю.
— Мне по пути.
По-прежнему называя Петра на «вы», Латышев спросил, окончательно ли Петр решил вернуться в станицу.
— Окончательно.
— Рассчитываете работать в артели?
— А где же еще?
— Ну, работать можно, где угодно. В райкоме место подберут. — Латышев указал на элеватор: — Можно и туда пойти, директором. Не клят и не мят, а деньги живые.
— Я не думаю о деньгах.
Латышев окинул Петра снисходительным взглядом.
— Не мешает и об этом подумать. Сейчас у вас на военной службе таких вопросов не возникает. А вот как отпустят на свои харчи, задумаетесь.
— Тогда будет видно.
— Я по-дружески. Не обижайтесь. Камышев, как я понял, намечает вас в бригадиры-животноводы. С материальной стороны в лучшем случае в месяц выйдет пятьсот. Если и зерно перевести на рыночную стоимость.
— Мне хватит.
— Смотрите. Самое главное — ясно видеть поставленную перед собой цель. Если видишь цель, пусть даже отдаленную, в конце концов обязательно в яблочко попадешь.
— Если глаз верный.
— Сигнальщик должен иметь верный глаз, не так ли?
— Безусловно.
— Вы, как я слышал, за технику ратуете. Понятно.
— Бывает и так, — уклончиво сказал Петр, толком не понимая, с какой целью Латышев завел эту беседу.
— Вы к Кабаковым? — догадался Латышев.
— Думаю зайти.
— Что же, счастливо. От меня им привет.
С юности знакомая улица теперь утратила для Петра свое очарование. Дорога с кривыми колеями по ступку, с высохшими лужами, хатенки саманные или турлучные, под камышом, дворы, почти все разгороженные… Только высокие разноцветные мальвы и яркие кусты желтой гвоздики в палисадниках как-то скрашивали невеселый вид.
В одной из этих хат, в одном из этих дворов жили Кабаковы. Забор еще кое-как сохранился, и то хорошо. В ворота давным-давно не въезжали, да, видимо, и не открывали их, корову выгоняли через калитку. Петр медленно прошел к хате. Его охватили воспоминания, нахлынувшие из недалекого прошлого.
Появись Маруся — и все решилось бы сразу, тут и стены помогли бы. Застигнутая врасплох Матрена Ильинична гостеприимно засуетилась, извинялась, что дочки нет. Таить нечего, материнские чувства обуяли ее, и она не могла, да и не старалась скрыть своей радости от дорогого гостя. Давно уже, не только в мыслях, считала она Петра своим, готовила ему из последних крох невесту.
Петр сидел на знакомой, отмытой до желтизны сосновой лавке и наслаждался отдыхом в этой прохладной чистой комнате с земляным, недавно вымазанным полом, с наведенными на нем глиною узорами. Студеное молоко приятно холодило десны. Пахло свежим хлебом, прикрытым на столе холстинным рушником, и мятой, развешанной пучками в бывшем святом углу; теперь там висели портреты Ленина и Сталина.
— Может быть, сбегать за Марусей? — предложила Матрена Ильинична; она то и дело выскакивала за порог. — Только не знаю точно, где она: или в комсомоле, или у Татарченковых. Обещала к ним… Сбегать?
— Куда вы побежите!.. К Татарченко через всю станицу, а комсомол сейчас в поле, как на фронте. Лучше расскажите, не трудно ли корову держать. Как с кормами?
Женщина присела напротив Петра, распустила концы платка, и невеселые ее глаза заметались в каком-то испуге.
— Опять, что ли, покушаются на наших кормилиц? Кто, Камышев говорил или Латыш?
Немного успокоенная Петром, Матрена Ильинична заговорила:
— Без коровы разве прокормились бы? У меня трое детей. Двое школьников. Им и книжки нужны, и тетрадки, и пальто, и обувь. Много ли я от них наработаю в колхозе? Маруся в техникуме, стипендия есть, а тоже помогать надо; спички нужны, керосин…