Маяк в Борсхане

Корецкий Данил Аркадьевич

«МХ-10» вышел из земной тени. От яркого света дневного полушария объективы оптических систем прищурились автоматически надвинувшимися темными фильтрами. Горячие солнечные лучи мгновенно нагрели титановую обшивку, в которой от мертвенного холода ночной стороны замерзли даже молекулы; напитали энергией панели батарей, заряжая аккумуляторы аппарата. Это было очень важно, ибо генератор радиоподавления требовал много энергии. Очень много.

За 21 день до дня «Ч».

Российская

военная база в Анголе. Вечер

— В основном, все на наших плечах держалось. Эти обезьяны пятнадцать лет не могли взять Мавингу — главный опорный пункт унитовцев. А мы взяли! Операция «Зебра», слышал? Вот то-то! Третий тост! Давай за тех, кто не дожил! Хоть мы вроде и не бойцы, а советники, но наших ребят около сотни погибло… Кого убило, кто от болезней… Уф! Хорошая водка, настоящая. И закусь… У-у-у… Дух русский, вот что важно, вкус давно забытый… А мясорубка была конкретная — и бомбежки, и артобстрелы, и мины по навесной траектории… Мы спали в яме, под бэтээром… Давай, наливай! Ты мне, а я тебе, чтоб уважение было…

Смеркалось. Мы сидели на веранде хлипкого щитового домика командира базы. Ангольские часовые по такому поводу были отодвинуты подальше, а рядом стоял верный Хамусум с тяжелым ППШ наперевес.

— Хотя война и закончилась, унитовские диверсанты вполне могут напасть, — пояснил Колосков. Рядом со своей тарелкой он положил «эфку», с которой, похоже, никогда не расставался. — Хотя официально тут давно нет войны — лет десять… А может, и никогда не было! А кто стреляет, почему потери — никто не знает. Наливай!

На белой скатерти — «Столичная» в запотевших бутылках, причем одна уже опустошена наполовину; крупно нарезанная, истекающая жиром, ароматно пахнущая копченая селедка, аппетитные кольца лука, духовитый черный хлеб, котелок с вареными бататами — почти как наша картошка, только более водянистая… Для русского человека в Африке — шикарный стол!

Только никто из наших «асессоров» к редкостному ужину не присоединился, хотя Колосков честно приглашал — сам слышал. Уже знакомый мне особист Индимов, сглотнув слюну, сказал, что разболелся желудок, зам по служебно-боевой подготовке Огурцов сослался на усталость — дескать, двое суток без сна, зам по строю Витунов, оказывается, проводит контрольную проверку постов…

— Ну, и хер с ними, нам больше достанется! — сказал Колосков, но мне показалось, что он раздосадован. И, как бы успокаивая себя, бросил в пространство:

— Офицеры, а гранаты боятся!

Меня вначале тоже напрягала лежащая на столе «эфка», но когда первая литровка пошла к концу, я расслабился. Ну, граната, ну, лежит — и что тут такого?

— А из-за чего вообще вся каша заварилась? — спрашиваю я, ощущая, как с каждым стаканом укрепляются узы, связывающие меня с полковником Колосковым.

Тот усмехается.

— Вначале боролись за независимость — против португальских колонизаторов, потом между собой — за свободу. Народное движение МПЛА, фронт ФНЛА, союз УНИТА… Все за освобождение Анголы! Мы и кубинцы МПЛА

поддерживали, ЮАР и Заир — УНИТА…

— Чего же они свободу-то поделить не могли?

Колосков смеется.

— Да какую свободу? Тут нефть, алмазы, уран, молибден! Кофе, красное и черное дерево, богатые рыбные запасы… А у этих обезьян средний срок жизни сорок пять лет! Вот и прикинь хер к носу, кто и за что воевал… Наливай!

Чем больше мы пили, тем больше мрачнел начальник базы. Потом он зашел в дом, а когда вернулся, в руках у него была обшарпанная гитара. Если бы он вынес автомат или гранатомет — это было бы более естественно. Но гитара в руках изрядно опьяневшего медведя… Опьяневшего и впавшего в черную меланхолию… Медведь резко ударил по струнам.

Этот город в далекой саванне — мираж: Показался — и снова в горячем тумане растаял. Этот город в далекой саванне — не наш, Но прикажут — и он будет нашим, во что бы ни стало…

Пел полковник неважно, скорее, не пел, а рычал, правда, от души и с чувством. Если бы не лопнули струны, концерт мог затянуться надолго. Но гитара вышла из строя, и он стал жонглировать гранатой: одной рукой подбрасывал, а другой ловил. Подбрасывал и ловил. Хамусум незаметно исчез. Граната взлетала вверх и падала, взлетала и падала.

Я уже знал, чем все это кончится, и прикидывал: успею ли я перепрыгнуть через перила, отбежать и упасть на землю. Вон за тот бугорок.

— Ты знаешь, ученый, кто напротив тебя сидит? С кем ты пьешь водку?

— Так точно! — молодцевато отрапортовал я. Как бы ни чудил начальник базы, сейчас ссориться с ним не стоило.

— Я пью с полковником Колосковым!

— А вот и нет! — Он перестал жонглировать и принялся пристально рассматривать гранату. Как будто никогда ее не видел.

— А это что? — Свободной рукой он обвел пространство вокруг, захватив и настороженно выглядывающего из-за угла Хамусума, и виднеющиеся в сумерках казармы, и невидимый плац.

— Это российская база. Учебный центр.

— Опять нет! — Полковник навалился грудью на стол. — Нет здесь никакого Колоскова, и никакой базы. Союз уже давно заявил, что в Анголе не осталось ни одного российского военного советника, ни одного специалиста. Так что напротив тебя пустое место. И вокруг ничего нет. Ты сидишь в саванне и пьешь один!

— Нет, — качаю я головой. — Мы пьем вместе…

— С призраком.

Он стукнул гранатой по дощатой столешнице. Одна бутылка упала, оказалось, что она уже пуста.

— Если хочешь знать, наши дуболомы в Союзе признают только пять лет войны: с семьдесят четвертого по семьдесят девятый. Вон, подполковник Огурцов, зам мой, был в отпуске, зашел в военкомат — узнать про надбавки к пенсии, а на него смотрят бараньими глазами: «Какие боевые действия? Да что вы такое говорите, вас там вообще быть не могло!» Вот так, Абраша!