Маяковский едет по Союзу
Шрифт:
«ХОРОШО!»
Вернувшись из Кисловодска, наутро я сразу же отправился к Маяковскому. Булька встретил меня свирепым лаем. Хозяин остановил его:
— Булька! На кого ты лаешь? Надо же соображать! Ты ведь человек неглупый. Пора привыкнуть.
Маяковский — еще в пижаме. Предлагает с ним позавтракать. Я отказываюсь:
— Спасибо, успел уже дома.
— Да, это только поэты поздно завтракают, они работают, так сказать, в ночной смене, — шутит Владимир Владимирович.
Нам нужно было обсудить очередные маршруты, поговорить о ближайшем
Просмотрев наспех, за завтраком, ворох газет и журналов, Маяковский сказал:
— А теперь перейдем к делу. Начнем литературный сезон с октябрьской поэмы «Хорошо!». Как вы думаете, придет народ? Ведь это здорово! Целый вечер читать только одну вещь. До сих пор, по-моему, никто из поэтов этого не пробовал.
— Но вам будет непривычно, — заметил я. — Ведь всегда читаете наизусть, а тут придется с книжкой в руках…
— Ошибаетесь, я буду читать всю наизусть.
— Как же вы успеете выучить?
— Когда я пишу, я уже почти все знаю. Еще немного проверю, и, думаю, пойдет гладко. Главное, чтобы был народ. Боюсь еще, чтобы вечер не оказался скучным — ведь это так необычно. Но обязательно его проведем до Октябрьской годовщины в Москве и в Ленинграде. А сейчас надо расписать афишу, сделать ее праздничной, красивой…
На обыкновенном листе бумаги Владимир Владимирович красным карандашом нарисовал сначала круг. И простым черным карандашом крупно вписал в него: «Хорошо!» Потом над кругом появилось слово: «Октябрьская» (вразрядку) и под ним: «поэма». Сверху проставил: «Чтение» и «новая вещь». Но сейчас же эти две строчки вычеркнул. Затем написал: «Программа в двух отделениях, ответы на записки».
Разделив лист пополам римскими I и II, он сочинял заголовки, помечая их арабскими цифрами. В самой поэме, как известно, заголовков нет, главы обозначены порядковой нумерацией, от первой до девятнадцатой. В афишу вошли заголовки — отдельные строки поэмы. Их оказалось двадцать два, по одиннадцать с каждой стороны афиши, то есть в каждом из двух намеченных отделений. Третье отделение — ответы на записки.
Поражала быстрота, с какой Маяковский придумывал и писал, выделяя «ударные» места поэмы.
Когда афиша сдавалась в печать, ее отказывались визировать до изъятия двух заголовков. «Мать их за ноги» и «В уборную иду на Ярославский». Я сказал: «Ведь так в книге!» — «В книге для читателя — можно, а в рекламе для улицы — нельзя», - возражали мне. Удалось отстоять только второй заголовок, а первый, с ведома автора, я заменил словом «Бей» — из той же главы.
Девятую главу поэт обозначил кратко: «Дым отечества». Пятая обозначена двумя заголовками: «Извольте понюхать» и «Я, товарищи, из военной бюры». Седьмая — даже тремя: «Здравствуйте, Александр Блок», «Жир ёжь страх плах!» и «Господин помещичек, собирайте вещи-ка!» Если бы не ограничения, диктуемые спецификой афиши — ее должен прочитать проходящий мимо, поэтому она не может быть перегружена текстом, — поэт включил бы в афишу, вероятно, еще десяток заголовков.
Еще до отъезда на юг Маяковский как-то спросил меня:
— Вы не будете возражать против того, что я вставил вас в поэму? [26]
— Каким образом я попал туда?
— Помните ваш рассказ о бегстве Врангеля? Не зря я вас тогда мучил. Начало главы такое:
Мне рассказывал грустный еврей Павел Ильич Лавут…
Я перебил его:
— Почему «грустный»? Ну, еврей — пожалуйста. Но я возражаю против «грустного».
Меня поддержали присутствовавшие при этом разговоре
26
В первом издании этой книги (1963 г.), как, впрочем, и в журнале «Знамя» (1940 г.), где печатались мои путевые заметки о Маяковском, я писал, что с этим вопросом Маяковский обратился ко мне в октябре 1927 года при составлении афиши. Через 24 года после опубликования путевых заметок В. А. Катанян («Новый мир», 1964) выправил мою неточность, заявив, что такого разговора быть не могло, так как тоэма в это время была уже в печати и, таким образом, я не мог принимать участия в выборе эпитета: «Маяковский остановился на „тихом“, как мы полагаем, совершенно самостоятельно, ни с кем не советуясь по этому поводу». Дело в том, что разговор произошел еще до издания поэмы, и два разговора с Маяковским, по существу, об одном и том же, очевидно, слились в моей памяти. Если же Катанян оказался бы прав, то в таком случае надо взять под сомнение и слова Маяковского по этому поводу на своих выступлениях, приведенные в этой же главе немного ниже: «товарищи отговорили»…
Маяковский начал тут же подбирать другое прилагательное. В окончательном варианте значится «тихий».
Он прочел отрывок из шестнадцатой главы. Я вспомнил о наших беседах.
А теперь, намечая темы для афиши, он снова заговорил о 16-й главе:
– «Сперли казну и удрали, сволочи» — вы помните, это из вашего рассказа?
…В дорожной обстановке я иногда рассказывал Владимиру Владимировичу о своих «молодых» годах, которые прошли на драматической сцене. Я вспоминал об Аркадии Аверченко, Леониде Собинове, Власе Дорошевиче и о многих других, с кем довелось в ту пору познакомиться.
Однажды я рассказал, как отвозил своего друга Володю Самодурова, большевика-подпольщика, заболевшего сыпняком, из Александровска в Крым, куда его направила партия. В Крыму я застрял, устроился в театре.
Описывая жизнь при белых, я старался не упустить ни одной подробности, отвечая на многочисленные вопросы Владимира Владимировича. Когда же речь зашла непосредственно о бегстве белых, в его руке появилась записная книжка. Однако и тогда эта деталь не объяснила мне истинных целей поэта. А в итоге — большая глава поэмы вобрала мой рассказ. Конечно, в поэму вошло далеко не все из моего длиннющего рассказа, но именно его творческое «отсеивание» дает представление о напряженной работе поэта, в частности о работе над поэмой «Хорошо!».
Итак, Севастополь 1920 года…
Весной на площади у Графской пристани, возле памятника Нахимову, я наблюдал церемонию вручения скипетра Врангелю. Народу было маловато. Отслужили молебен, офицеры троекратно проорали «ура», и архиепископ закончил свою речь так: «Петр — по-гречески камень. Мы не сомневаемся в том, что барон Петр Николаевич Врангель оправдает свое имя и недалек час, когда Россия станет единой и неделимой».
Маяковский вставил:
— Камень был из песка… из камня посыпался песочек.
— Да, — добавил я, — помпы не получилось. Все это торжество производило впечатление авантюры.
…Севастопольский рейд часто навещали иностранные суда, подвозившие врангелевцам оружие и продовольствие. Кого тут только не было: англичане и американцы, французы и греки, турки и итальянцы…
В моем рассказе не раз повторялось морское слово «узел». Маяковский спросил, что оно значит. Я пояснил:
— Узлом определяют скорость корабля. Один узел — это одна морская миля в час.
Вероятно, он хотел проверить себя — и меня заодно.