Маяковский едет по Союзу
Шрифт:
В статье, написанной в стихах, Маяковский договаривает то, чего не договорила передовица. В нашем искусстве и реализма всамделишнего нет. Настоящие „реалисты“ это — они, лефы, а все прочие — „блюдо- рубле- и тому подобные лизы“ [19] .
…И дальше рубленой прозой сухо рассказывается о том, что они, лефы, без истерики, деловито строят завтрашний мир. Скажите, пожалуйста! А мы этого-то и не заметили!»
Статья была издевательской. И хоть в ее «послесловии» говорилось, что она якобы не направлена против Маяковского, Асеева, Третьякова, Шкловского и других лефовцев, что, мол, «взятые порознь — они заслуживают всяческих похвал: имена их — среди
19
Цитата из стихотворения «Письмо Горькому», названного критиком умышленно «статьей в стихах». Мысль поэта здесь искажена.
По пути в Москву говорили об одном и том же, об ответе Полонскому.
«Леф или блеф?» — так была озаглавлена не только статья В. Полонского, но и диспут, состоявшийся в большой аудитории Политехнического музея 23 марта [20] . На афише значилось:
«Выступают от Лефа: Н. Асеев, О. Брик, В. Жемчужный, М. Левидов, А. Лавинский, В. Маяковский, В. Перцов, А. Родченко, В. Степанова, В. Шкловский.
Против: Л. Авербах, А. К. Воронский, О. Веский, И. Гроссман-Рощин, В. Ермилов, И. Нусинов. Приглашен В. П. Полонский и все желающие из аудитории. Вечер иллюстрируется новыми стихами лефов».
20
Мне удалось отыскать исчезнувшую было стенограмму диспута (к сожалению, неправленую).
Аудитория не вместила всех желающих.
Председательствовал В. Фриче. Выступали не все перечисленные в афише, а Маяковский и Полонский (два основных полемиста), затем: Асеев, Шкловский, Нусинов, Авербах, Левидов, Бескин.
Бой разгорелся жаркий. В. Фриче не раз призывал аудиторию к порядку. Дошло даже до того, что он заявил: «Я буду вынужден сложить с себя звание председателя, а вы знаете, что это грозит срывом собрания».
Маяковский произнес вступительное слово. Он же заключал.
Спустя два месяца Полонский в «Новом мире», как бы продолжая диспут, опубликовал статью «Блеф продолжается», а в журнале «Красная новь» появилось «сочинение» А. Лежнева с уничтожающим заголовком «Дело о трупе». Автор в недостойном тоне нещадно громил «Леф».
НА БЕЛОРУССКОЙ ЗЕМЛЕ
Жду Маяковского в главном вестибюле Белорусского вокзала. И вот он вырос у дверей, размахивая двумя чемоданами. Я удивился:
— Что вы так размахались, силу показываете?
Едва заметная улыбка, и чемодан раскрыт. Пустой, легкий.
— Помните, я вам обещал? Получайте!
— Большое спасибо! Но вы напрасно беспокоились. Я бы сам заехал к вам и все туда бы уложил.
— Я рассчитал заранее. И Маяковский берет у меня из рук старый чемодан и кладет его в пустой новый.
О таком чемодане (большом и легком) я действительно мечтал: ведь только в этом году я был в разъездах 250 дней!
В Смоленске при выходе из вокзала — пробка. Толкаются, как на пожаре. Маяковский видит: затерли старуху с мешком — и своей мощной фигурой сдерживает натиск. Старуха спасена, а Маяковского понесло людским потоком.
В гостинице такой разговор:
— Жаль, что приходится сегодня уезжать, номер хороший, - сказал Маяковский.
— Самый лучший. В нем сам Луначарский жил. Народу ходило к нему, ужас! — говорит дежурная.
Маяковский:
— Ну, конечно, мне до него не дотянуться, но зато я стихи
После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете — в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться.
За мостом над узенькой Двиной крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика.
Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы.
Раки, кружка пенистого пива и надпись: «Завод им. Бебеля».
Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответа: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. То и дело поэт заносил что-то в записную книжку. Тогда, как я понял позже, возникали уже наброски стихотворения «Пиво и социализм» (первоначальное заглавие — «Витебские мысли») [21] .
21
В афише стихотворение было озаглавлено: «Имени Бебеля». С эстрады же он объявлял по-разному: «Пиво и социализм», «Рак и пиво». Чаще же всего: «Рак и пиво завода имени…», подчеркивая последнее слово.
Даже в бильярдной, в которую мы попали в безлюдное дневное время, Маяковский умудрялся то и дело между ударами заносить в записную книжку наброски этого сатирического стихотворения.
Незначительный, казалось бы, факт был обобщен:
Товарищ, в мозгах просьбишку вычекань, да так, чтоб не стерлась, и век прождя: брось привычку (глупая привычка!) — приплетать ко всему фамилию вождя.
Еще одна бессонная ночь (пересадка).
В седьмом часу курьерский привез нас в Минск.
Маяковский спросил:
— Сколько у нас столиц?
— Много.
— А в скольких вы бывали?
— Почти во всех.
— Я был не везде, но должен быть везде!
Тогда же он, как бы продолжая свою мысль, заметил:
— Как хорошо звучит: «Центральный Исполнительный Комитет Белоруссии». Мы часто не отдаем себе отчета в том, что произошло за короткий срок: народ имеет свою Республику — это грандиозно!
Я дважды телеграфировал в минскую гостиницу, чтобы нам забронировали номера. Когда же мы обратились к портье, тот попросил подождать.
Владимир Владимирович уселся в тяжелое кресло и, казалось, вот-вот уснет.
Я проявлял активность, рвался к директору.
Выяснилось, что на четвертом этаже есть свободный номер, но директор распорядился обеспечить Маяковского лучшим, который вскоре он и занял.
Как всегда, много гостей. Один из них — молодой поэт — спросил:
— Почему вас столь назойливо упрекают в неуважении к Пушкину?
— Бывает разное отношение к его наследию, — ответил Маяковский. — Мне не могут простить того, что я не пишу, как он. Раздражает лесенка. Вот решили: раз я не пишу, как Пушкин, значит, являюсь его противником. Приходится чуть ли не оправдываться, а в чем — и сам не знаешь. Подумайте, — добавил он, — как можно, не любя Пушкина, знать наизусть массу его стихов? Смешно! Меня как-то спросили: «Почему вы пишете лесенкой, ведь так писать гораздо труднее?» — «А как вам, товарищи, по лестнице труднее ходить вверх, чем без лестницы?» — задал в свою очередь вопрос я. — «Легче!» Так вот, поймите, что лесенка вам помогает читать, хотя и писать так труднее. Зато слова точнее, осмысленнее произносятся и понимаются. Надо только преодолеть косность. Стихи, которые легко читаются, далеко не всегда запоминаются. А вот хорошие стихи, когда уж запомнишь, то надолго. Вот, например, басни Крылова. Мы учим их чуть ли не в первом классе, а помним до глубокой старости. Почему? Потому что это гениально!