Майор Ватрен
Шрифт:
— Я обо всем подумал. Вы уйдете — пусть даже «мы» уйдем — подкоп останется. Это значит — конец театру.
— Как будто это имеет значение.
— Не только театр, но и все остальное.
— Ты говоришь точь-в-точь как полковник. Браво! Сразу видно, что ты в Петеновском кружке.
— Я в Петеновском кружке, потому что не могу поступить иначе и, кроме того, я не обязан отчитываться перед тобой. Впрочем, у меня нет права решать самому. Нас направил туда полковник. Он старший в лагере. Это единственный представитель нашей военной власти здесь. Я посоветуюсь с ним.
— Запрещаю
— Ты ведь все-таки не думаешь, что полковник вас выдаст?
— Я не хочу, чтобы он знал. Он сволочь. И ты тоже.
— Как ты сказал?
— Ты тоже сволочь.
Франсуа схватил его за руку выше локтя и, несмотря на толстую шинель и свитер, сжал ее до боли. Похудевшее смуглое лицо молодого офицера стало жестким. Да, с сентября 1939 года этот лейтенантик, трепетавший перед майором Ватреном, изменился! Он сдержался и лишь сухо спросил:
— Почему ты хочешь бежать?
— Потому что я кадровый офицер.
— Куда ты направишься? В Лондон, Алжир или в Москву?
— В Лондон.
— Ты действительно профессиональный военный, ты все упрощаешь до глупости.
— Послушай, Субейрак, я сказал лишнее, я знаю, ты не предатель. Но я тебя не понимаю. Тебе нравится здесь?
— Идиот! Я считаю бесполезным удирать только для того, чтобы через сто — двести километров или на границе тебя поймали, после того как ты здесь все напортил двум тысячам ни в чем неповинных людей.
— Все это правильно. Я согласен, что бежать в одиночку могут только те, кто хорошо говорит по-немецки. Но у меня есть точный план. И есть средства. У меня есть марки. Когда мы рванем отсюда — в таких случаях всегда бывает неразбериха, — мы с тобой будем держаться друг друга. Остальные сами как-нибудь устроятся. Мы будем вместе, втроем.
— Кто это «мы»?
— Франклин.
— Не знаю его.
— Артиллерист. Его зовут Веньямин. Мы прозвали его Франклином. Он артиллерист, раньше учился в Морской школе, но не окончил ее.
— Ну и что же?
— В Морской! А море близко. От острова Рюген до Фальстербо — это уже Швеция — меньше пятидесяти километров.
— А сколько до острова Рюген?
— Приблизительно столько же. У меня есть человек, который доставит. Рыбак из Лауэнмюнде. Десять километров отсюда.
Лихорадочная жажда деятельности овладевала Эберлэном. Он говорил отчетливо и быстро. Он видел перед собой карту и был уверен в себе. Франсуа почувствовал невольное восхищение.
— У меня есть пятьсот марок, — продолжал артиллерист.
Дух приключений и действия, та же сила, которая однажды вечером, накануне захвата в плен, заставила Субейрака покинуть батальон, стремление вырваться, давнишнее отвращение к принуждению и затаенное озлобление заключенного, мягкая теплота вечернего воздуха — все это побуждало Субейрака дать согласие. А может быть, больше всего был в этом повинен южный ветер, который навевал мысли о розовом варенье, о золотистом табаке и о цветущих лавровых деревьях? Эберлэн не болтал зря: он хорошо продумал свой план. Франсуа представил себе, как он вместе с другими уходит через подкоп. Он представил себе также тех, кто не верил в удачу
И потом Субейрак вспомнил о майоре Ватрене, таком же военнопленном, как и все они. Майор жил, словно волк-одиночка, выходя из комнаты только чтобы пройтись по лагерю. Он никогда не бывал в театре, несмотря на интерес к тому, как живут его офицеры, пожалуй, единственный интерес, сохранившийся в его жизни затворника. Ватрен стал еще более молчаливым, угрюмым, суровым.
Когда недели две назад Эберлэн впервые заговорил с ним о побеге, Субейрак посоветовался с Ватреном. Он часто навещал своего бывшего начальника. Ему всегда хотелось чем-нибудь помочь Ватрену в его одиночестве.
— Так как же? — спросил Эберлэн.
Ватрен, казалось, не пришел в восторг от этого замысла. Конечно, в принципе он относился к побегу положительно. Он просто сказал:
— Голубчик, я вами больше не командую. У вас есть полковник, начальник лагеря.
Нет, этот старый воин, старый кадровый офицер, этот несгибаемый человек не был в восторге. «Надо как следует продумать ваш план», — сказал он. А ведь Ватрен не шел ни на какие уступки и компромиссы с немцами или с Петеновским кружком, а тем более со сторонниками коллаборационизма, которых он открыто презирал. Старик, сам того не зная, в точности следовал словам Сент-Экзюпери: [36] «Если ты побежден, будь безмолвен, как семя в земле».
36
Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944) — французский писатель и летчик, погибший во время второй мировой войны.
— Так как же, — повторил Эберлэн. — Нельзя терять времени. Весна приближается. У нас двадцать шансов из ста, это очень много. Когда я ушел в первый раз, у меня был один шанс из ста и всё-таки мне чуть-чуть не удалось…
Это было правдой. Артиллерист Эберлэн удрал, имея поддельные бумаги с печатью мэрии одного померанского села. В документах подтверждалось, что предъявитель — глухонемой, нуждается в содействии германских железнодорожных властей. Ему удалось добраться до венгерской границы, и он считал уже, что все сошло благополучно, как вдруг его захватил патруль: линия границы была незадолго перед тем изменена и патруль фрицев оказался на пять километров дальше, чем он предполагал.
— Нет, — сказал Субейрак, — если я решусь бежать, то сделаю это один.
Эберлэн остановил его. Он взял его за пуговицу шинели и посмотрел прямо в глаза.
— Ладно, мы поведем подкоп из другого места. Но в случае провала на тебя ляжет тяжелая ответственность, Субейрак.
— И в том, и в другом случае на меня ложится ответственность. Я выбираю ту, которая меньше.
— Я тебе все-таки скажу то, что думаю. Я начинаю понимать, кто ты. Ты — приспособившийся.
— Как ты говоришь?