Майя Плисецкая
Шрифт:
«Для гостей я натанцевалась всласть, — говорила Плисецкая. — Кого только не угощали «Лебединым» со мною! Маршала Тито, Джавахарлала Неру и Индиру Ганди, иранского шаха Пехлеви, американского генерала Джорджа Маршалла, египтянина Насера, короля Афганистана Мухаммеда Дауда, приконченного позднее, императора Эфиопии Селассие, сирийца Куатли, принца Камбоджи Сианука.»
Когда в Москву в очередной раз наведался Мао Цзэдун, Великий кормчий народов Востока, то вместо запланированного «Красного Мака» он тоже потребовал «Лебединое». Оказывается, для китайца «Красный мак» ассоциировался исключительно с наркотиком, а вовсе не с революцией!
Охрана в тот день была удесятерена. Особый
Было в ее жизни и несколько особых «Лебединых», запомнившихся. Так, в 1959 году в Пекине собрались все народные артисты СССР — из Большого и Кировского театров. Она танцевала «Лебединое», а дирижировал — Евгений Светланов. Репетиций никаких не было, но Светланов — не балетный дирижер и не был знаком со спецификой. «Мне-то темп не важен, я любой все равно поймаю. Но то, что сделал Светланов, превзошло все. Это был его диалог с Чайковским. Особенно я была потрясена в третьем акте, который начинается трубами, — выход Одиллии, пауза. И вдруг взрыв звуков в невероятном темпе. Но я успела. Это было эффектно.
Дальше, уже в финале, идут туры по кругу, и он снова задал такой темп! Я начала круг и подумала: «Или насмерть, или выжить!» Вышло! И какой был успех!» — вот так описала тот спектакль сама Майя Михайловна.
А однажды в па-де-де во время адажио Одиллии и Принца из «Лебединого озера» у нее оторвалась тесемка от туфли. Бросить Принца и заняться тесемкой? Невозможно. И тогда она просто скинула туфлю, и швырнула ее на рампу, а весь финал, состоящий из пируэтов на левой ноге, провела в одной туфле, а правая нога была босая.
«Лебединым» положение Плисецкой в театре на порядок укрепилось. В перечислениях новых послевоенных имен, «подающих надежды талантов», когда разговор заходил о балете, список начинали с нее. Эта «обойма» имен путешествовала из газеты в газету и предопределила выбор участников на Фестиваль демократической молодежи в Праге летом 1947 года. Но при заполнении анкеты Майе Михайловне пришлось указать, что ее отец был репрессирован в 1937-м как «враг народа». В итоге в Прагу она попала не сразу.
Все уехали, а она осталась в Москве. Ее вызвали на собеседование в ЦК комсомола, задавали вопросы. Это был тот редкий случай, когда у Майи получилось стать дипломатом и она сумела комсомольцам понравиться. Утром в сопровождении «лощеного комсомольского клерка» она вылетела в Прагу. Этот клерк потом внимательно наблюдал за ней всю поездку: как поведет себя дочь «врага народа» в первом зарубежном вояже?
Прага показалась Плисецкой зажиточным, красивым городом, очень буржуазным. Частные лавки, маленькие магазинчики, рынки не страдали от отсутствия товаров. Только денег у советских артистов не было. По одному «в город» ходить было запрещено, только группами — не менее трех человек. Артистов возили на стадионы «болеть за своих». В автобусах неизменно пели хором: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». Не запоешь, значит, несогласный, ненадежный. Без голоса, а затянешь. Двумя годами позже был Будапешт, затем Берлинский фестиваль. Но суть не менялась. Заведенный в Праге порядок оставался незыблем.
Хорошая жизнь, зарубежные поездки — все это длилось недолго.
Невзрачный, сутулый, в больших очках, в вечно жеваном костюме с оттопыренными карманами, всегда в белой рубашке, всегда при галстуке — этакий «товарищ Огурцов». Он просто забыл о существовании такой балерины — Майя Плисецкая. Забыл, что она танцевала заглавные партии, что получала награды. Зато комсомольская ячейка про нее не забыла! То и дело Майю вызывали на собрания и пропесочивали за пропуски политчасов, отлынивание от диалектической учебы. Будто было у нее — загруженной до предела — время на эту ерунду!
Как ни странно, но второй ее взлет начался со дня рождения Сталина. Это было 21 декабря 1949 года. В Кремле планировался грандиозный концерт — и после долгих проверок-перепроверок ее все же включили в состав исполнителей. А состав там был потрясающий! Уланова, Семенова, конечно — Лепешинская, из Тбилиси специально пригласили гениального танцовщика Вахтанга Чабукиани. Из оперных — Козловский с Михайловым, Вера Давыдова, Валерия Барсова.
Плисецкой досталась партия Уличной танцовщицы — эпизод второстепенный, но броский. Помогла случайность: постоянная исполнительница захворала. Плисецкая осилила эту короткую партию за две репетиции. А потом каждый номер гоняли раз по сто — чтоб все прошло без сучка без задоринки! Устроители вникали во все детали: какого цвета будет костюм? А роза в волосах? Это казалось им очень важным: ведь в фуэте и арабесках они ничего не понимали.
А потом опять — пропуска, проверки, сличение фотографий, охранники в коридорах.
Торжество проходило в Георгиевском зале — выступать пришлось на натертом до блеска паркетном полу. Для балетных танцоров это сущий кошмар: травмы могут быть самые страшные. Майя думала только об одном — как бы не поскользнуться, не упасть! Но пронесло. Как она станцевала, как дотянула до конца — Майя Михайловна не помнит. Кланяясь, приседая в низком реверансе, она так и не решилась поднять глаза и взглянуть в лицо того, кто убил ее отца и так страшно мучил ее мать и маленького брата.
Однако этот концерт позволил переломить судьбу, недоброжелатели отступили, и Плисецкой снова стали давать роли. А страшный рассказ о вощеной сцене Георгиевского зала Кремля балетная труппа долго передавала друг другу, ужасаясь и охая.
«Я никогда не пыталась добиться невозможного, насилуя организм. Поэтому, несмотря на огромное количество травм, все-таки до сих пор здорова», — признается Майя Михайловна.
А травм действительно было много, они не обходили Плисецкую стороной. Она рвала икру, защемляла спинной нерв, вывихивала сустав голеностопа, ломала пальцы, разбивала стопы. Каждая из этих травм отодвигала премьеры, отменяла съемки, срывала гастроли.
Еще в училище начало болеть колено. Поставили диагноз — болезнь Гофа, или «собственная связка наколенника», и медицинские светила вынесли вердикт: о балете надо забыть! Как теперь предполагает Майя Михайловна, тот диагноз был неверным.
Спас Майю Михайловну массажист — Никита Григорьевич Шум, который лечил спортсменов. Принимал нелегально — знахари-самородки в те годы, медицину не допускались.
Это был огромный человечище. В двадцатых годах он выступал в цирке на манеже борцом и на разминке уложил однажды великого Ивана Поддубного на лопатки. Непобедимый чемпион так рассвирепел, что без правил схватил Никиту, швырнул за барьер и сломал ему ключицу. Кость срослась неправильно, и с карьерой борца пришлось распрощаться.