Мазурка для двух покойников
Шрифт:
– Ох, доченька, что за крест послал мне Господь с этим дураком за грехи мои? Смотри, Рокиньо, получишь у меня, увидишь!
Мать Рокиньо курит, когда никто не видит, курит окурки, подбирает их в таверне Рауко, она дружит с хозяйкой, Ремедиос, стирает ей одежду, помогает по хозяйству, бегает по поручениям; курит также листья магнолии. У Секундины есть собака, поедающая окурки, всегда пьяная и еле ходит, животное тоже получает свое, когда Секундина не в духе. Говорят, Рокиньо такой потому, что его мать, когда он был младенцем, по ночам кормила
У Эутело, или Сироласа, тестя Таниса Гамусо, волосы как щетка, брови срослись, лоб узкий – по правде говоря, много неприятных признаков.
– Эутело, говорят, Марта Португалка не хочет лечь с тобой, раз ты плюнул на Гауденсио.
– Тот, кто это говорит, сукин сын, извините, дон Сервандо.
Дон Сервандо сквернословия не терпит.
– Извинись, Сиролас, говно, не то так заеду, что лопнешь!
Эутело извинился, так как дон Сервандо был депутатом в провинции. Эутело знал дистанцию.
– Эутело, пойди в киоск и принеси папиросной бумаги.
– Бамбуковой?
– Лучше Индио Роса.
Фина предпочитает молодецкий наскок, это делает лучше всех священник средних лет, не молодой и не старый, Селестино Кароча, один из братьев Гамусо, поп прихода Сан-Мигель де Табоадела – настоящий искусник укрощать баб в постели; Антон Гунтимиль – покойный муж Фины, несчастный заика, которого сшиб товарняк на станции Оренсе, никогда не мог справиться с женой.
– У францисканца из миссии был каральо вдвое больше твоего, рохля, рохля ты и есть!
Фина очень хорошо готовит кролика, а Селестино Гамусо не обращает внимания на месячные.
– Ладно уж, знаешь ведь, я не очень смотрю. Мануэлиньо Ремисейро Домингес вынашивал под мышкой воронье яйцо, вся штука в том, чтобы не дергаться и не раздавить, Мануэлиньо Ремисейро Домингес сидел за убийство в драке на празднике.
Когда вороненок вылупился, Мануэлиньо Ремисейро Домингес очень заботился о нем, теперь они дружат.
– Как зовут ворона?
– Мончо, как моего кузена, что умер от коклюша. Нравится?
– Да, имя красивое, не знаю только, подходит ли.
– Ну! А почему нет?
По утрам Мончо влезает на оконную решетку и улетает.
– Приятно смотреть, как он хлопает крыльями; похож на черта, очень уж бойкий.
Вечером, перед заходом солнца, Мончо возвращается, никогда не ошибется и садится на плечо или на голову Мануэлиньо.
– Всегда возвращается?
– Да, сеньор, думаю, никакого другого места и не знает, и потом, всегда приносит какой-нибудь подарок, стекляшку, раковину, каштан…
Мануэлиньо обучает Мончо свистеть, тот уже знает несколько тактов «Малютки Марианны», мазурки, которую слепой Гауденсио играет только в очень торжественных случаях.
– Хочешь сыграть эту мазурку, Гауденсио?
– Заткнись, бездельник!
Мончо, кроме того, говорит уже несколько слов, Мануэлиньо захотел научить его здороваться: добрый день,
– Теперь я бы хотел вырастить щегла, поет очень хорошо, но где я возьму щеглиное яйцо?
Адриан Эстевес, уроженец Феррейравельи, округ Фос, знаменитый водолаз, нашел на дне реки Фос немецкую субмарину с мертвым экипажем. Адриана Эстевеса зовут Табейроном [31] за храбрость, которая у него есть, и доброту, которой нет. Табейрон – друг Бальдомеро Афуто, старшего из девяти братьев Гамусо, его предательски убили позднее. Табейрон хочет, чтобы тот сопровождал его в лагуну Антела.
31
Акула (галисийск.).
– Ладно, мой родич в Сандине точно знает, где потонул город Антиохия, я пойду с тобой, в воду не полезу, но пойду, одно условие – не убивай лягушек, это моя родня, смейся, мне все равно, но лягушки лагуны Антела – моя родня, могу поклясться.
У Бальдомеро Афуто на руке вытатуирована голая женщина, вокруг которой обвилась змея; женщина – удача, а змея – три качества души.
– Не понимаю.
Табейрон хотел исследовать лагуну Антела, не задевая пятен крови, пролитой римлянами Деция Галисийского и галлами короля Артура, и похитить антиохийские колокола.
– Знаю, что они трижды прокляты, но дело стоящее: колокола Антиохии – целое состояние.
Однажды ночью, под трели соловья, плач совы и мерцание звезд, Табейрон бросился в воду, совершенно голый, с намалеванным на груди крестом Караваки.
– Не смоется?
– Нет, не думаю, краска стойкая.
Афуто с ружьем остался на берегу, никого больше не было. Каждую минуту-полторы Табейрон выплывал глотнуть воздуха и снова погружался.
– Терпишь?
– Покамест да, еще не замерз.
После сотого погружения Табейрону стало холодно, пришлось вылезать.
– Колокола неглубоко, но закреплены хорошо, и на самом большом языке – утонувший волк, гляди, какая штука! рыбы уже съели его наполовину. Никому не говори, куда мы ходили.
– Будь спокоен…
Немую и безымянную служанку моих родичей Венсеасов умертвили собаки, вот горе! Немая безымянная служанка Венсеасов была, судя по цвету лица, португалкой, готовила кофейный ликер лучше всех, вкладывая в это столько же любви, сколько искусства. Доринда, мать Венсеасов, очень ощущала смерть служанки, в сто три года нужно, чтобы кто-нибудь тебе помогал.