Мечь и перо (Часть 1)

Ордубади Мамед Саид

БАГИ - ИРЭМ65

Торжество по случаю провозглашения независимости Азербайджана было организовано в саду Баги-ирэм. На него были приглашены и те, кто верил в независимость, и те, кто считал действия эмира игрой.

Одни радостно восклицали: "Мы взяли судьбу страны в свои руки!" Другие возражали им: "Все это лишь комедия, задуманная для того, чтобы упрочить положение эмира. Она долго не протянется".

Приглашенные на торжество разглядывали женские фигурки из мрамора у бассейна, из грудей которых били струи воды; глазели на рабынь, свезенных со всех концов

Азербайджана, дивились их пестрым, нарядным одеяниям.

Низами и Фахреддин, прохаживаясь по дорожке, обсаженной с обеих сторон цветами гвоздики, вели беседу. Молодой поэт отвел друга в сторону и, желая открыть ему глаза на происходящее, тихо сказал:

– Это приглашение во дворец, все эти торжества по случаю провозглашения независимости - обыкновенная игра, политический трюк, жалкая комедия. Изгнание арабов из Азербайджана- один из актов этой комедии. Что касается высылки хатиба, назначенного в Гянджу самим халифом багдадским, это ложь и выдумка. Хатиба снабдили деньгами на дорогу и отправили в паломничество в Мекку. Сообщение эмира об изгнании Мухакима Ибн-Давуда, также вымысел, созданный на основе дворцовых интриг. В то же время придуманная эмиром игра очень благоприятна для нас в том отношении, что мысли народа о присоединении к Ширванскому государству можно было рассеять только таким образом. Простые люди не ведают обмана, эта игра им кажется правдоподобной, и тем не менее происходящее-всего лишь авантюра, задуманная неумно и бестолково, ибо мало разглагольствовать о независимости Азербайджана- надо осуществить ее в рамках Азербайджана простых людей. Придумав эту авантюру, эмир Инанч обманывает и обманывается сам. Единственное, что мы выигрываем в сей недостойной игре, так это нашу поэтессу Мехсети-ханум, которая получила возможность вернуться в Гянджу.

Визирь эмира Тохтамыш внимательно следил за приглашенными. Подобранные им люди, разойдясь по всему саду, прохаживались вблизи гостей и подслушивали их разговоры.

Тохтамыш, увидев, что Низами и Фахреддин уединились и гуляют по дальней аллее сада, подозвал Хюсамеддина.

– Поухаживай за дорогими гостями, развлеки их, - приказал он.

Хюсамеддин, стараясь, чтобы Низами и Фахреддин не заметили его, обошел сад и, выйдя на аллею в самом ее конце, принялся рвать гвоздику. Затем он подошел к Низами и протянул ему букетик цветов со словами:

– Мы слышали, молодой поэт очень любит гвоздику. Я нарвал этот букет, желая доставить ему удовольствие.

– Благодарю, - ответил Низами.
– Я всегда буду любить цветы гвоздики. Состарюсь я, но моя любовь к ним не состарится, ибо гвоздика дарует нам дух молодости.

Хюсамеддин присоединился к молодым людям, однако ему не удалось ничего выведать. Едва он подошел, Низами тотчас переменил тему разговора.

На торжестве присутствовал персидский поэт Камаледдин, Он начал читать одно из своих стихотворений, в котором прославлял справедливость и щедрость эмира Гянджи. Гости собрались вокруг него.

Когда Камаледдин умолк, эмир Инанч обратился к Низами:

– Мне очень нравятся стихи нашего молодого поэта.

Низами поблагодарил эмира.

– У меня нет достойного стихотворения, которое можно было бы прочесть на столь

большом торжестве, - сказал он.
– Здесь присутствуют пожилые маститые поэты, и я считаю неприличным читать свои стихи в их обществе.

Гатиба и Дильшад, сидевшие за тюлевым занавесом, натянутым перед окном, страстно хотели послушать молодого поэта.

Однако Гатибе не верилось, что Низами станет читать стихи в этом обществе.

Все окружили поэта. Раздались голоса:

– Мы просим!

– Прочтите что-нибудь!

Фахреддин шепнул другу на ухо:

– Ты должен что-нибудь прочесть. Не хочу, чтобы твое молчание истолковали как проявление робости, как наше поражение.

Эмир, видя колебание Низами, подошел к нему и приветливо сказал:

– Я не поэт, но глядя на прелести весны, каждый невольно становится поэтом, хочет читать стихи и слушать стихи. Прошу вас, осчастливьте наше общество.

Низами встал и прочел:

Я живу в такое время, что ученью грош цена,

Людям разума темницей стала светлая страна.

Благородство не в почете, изгоняется оно.

Кто стихам внимать захочет, если на сердце темно!

Единенье и согласье истребляются вокруг,

Всюду распри и раздоры, точит меч на друга друг.

Не с кем горем поделиться, хоть оно у всех одно,

Как печально, что у власти горстке подлых быть дано.

Не в чести достойный чести, зло смеется над добром,

Кровожадность власть имущих описать нельзя пером.

Не цветы покрыли землю, луг - в крови, печален день,

Словно мать над павшим сыном, долу клонится сирень.

Нет, не маки на равнине, это - кровь богатырей,

Не поет любовных песен - стонет с горя соловей.

Путь одной мечте священной преграждают сотни бед,

Лик свободы вечно скорбен н следа улыбки нет.

Стихотворение произвело на слушателей магическое действие. Молодой поэт нападал на методы правления эмира. Присутствующие были потрясены талантом и бесстрашием Низами.

– Слово поэта - воля его народа, - сказал как ни в чем не бывало эмир Инанч.
– Поэт рассказывает в своем стихотворении о том, в каком трудном положении находятся страна и его народ. Разве я не потому созвал вас сюда? Я всячески пытаюсь найти выход из положения, о котором говорит поэт. Вся беда в том, что до сего времени народ не мог сам управлять своей страной. Судьба народа находилась в руках других. Я полагаю, после того, как свобода будет завоевана, мы сможем безмятежно наслаждаться прекрасной природой Азербайджана, и соловьи в наших садах будут петь не траурную песню о страданиях народа, а свои веселые любовные песни.

Гатиба, как и все, слышала смелое, резкое стихотворение Низами.

– Он - герой!
– шепнула она Дильшад.
– Бесстрашный, удивительный юноша! Как жаль, что он недруг моего отца.

– Если бы он не был таким, - зашептала в ответ Дильшад,- герой Гянджи Фахреддин не был бы его близким товарищем. Но, мне кажется, ты заблуждаешься, считая Низами недругом твоего отца. Чтобы утверждать подобное, надо иметь какие-то основания.

Гатиба вздохнула.

– Основания у меня есть. Люди, подобные Ильясу, не могу быть друзьями моего отца.