Мечь и перо (Часть 1)
Шрифт:
Ярость эмира Инанча начала постепенно угасать. Он спешил как-нибудь оправдать жену, утешить свое оскорбленное самолюбие.
"Во всем виноват катиб, - говорил он сам себе.
– Она- женщина. Кому неизвестна женская глупость? Всему виной Мужчины. Они совращают женщин. Женщина - слабое, глупое существо. Ее можно простить. Но как посмел этот презренный негодяй опозорить своего господина?! Ведь он сидел со мной за одной скатертью, ел мой хлеб!.."
Открылась дверь Вошли верный слуга и телохранитель эмира
– Садись, Мухаким, садись, - обратился эмир Инанч к секретарю как ни в чем не бывало.
– Есть кое-какие дела. Ты будешь писать.
Мухаким Ибн-Давуд достал калемдан, положил его на доску, на которой писал, вынул из-за кушака53 сверток бумаги, оторвал лист и уставился глазами в рот эмира.
Эмир Инанч прошелся по комнате.
– Пиши, - сказал он наконец.
– Повелеваю министру дворца и нашему визирю54, уважаемому Тохтамышу, в течение недели подготовить и снарядить в путь рабынь, предназначенные для отправки во дворец халифа багдадского. Халифу будут отправлены следующие рабыни: Дильшад, Сюсан, Зюмрюл, Шахин, Солмаз, Шамама и Бахар.
Когда катиб кончил писать, эмир поставил внизу свою подпись и вернул фирман Мухакиму Ибн-Давуду.
– Приложи печать и тоже подпиши.
Бледный от страха катиб принялся шарить по карманам, разыскивая печать, несколько раз заглянул в свой калемдан. Не найдя печати, он с мольбой в голосе обратился к эмиру:
– Я оставил печать дома. Разрешите, я схожу и принесу ее. Эмир заскрипел зубами.
– Ты уверен, что оставил печать в своем, а не в чужо:л доме?
У катиба недоуменно вытянулось лицо.
– Как это в чужом?
– Да, в доме своего благодетеля, в доме эмира Инанча, который поднял тебя из грязи на такую высоту! Презренный, неблагодарный катиб! Если тебе была недорога честь эмира Гянджи, ты хотя бы с уважением отнесся к чести халифа багдадского. Ведь ты считаешь себя благородным арабом. На-вот она, твоя печать! Ты потерял ее в комнате моей жены, в комнате безрассудной женщины, продавшей мою честь. Неблагодарная тварь! Я старался возвеличить вас, пятерых арабов, в этом большом государстве. И вот результат! Вот награда за все мои труды! Вот она - благодарность!
Мухаким Ибн-Давуд затрепетал, как лист на ветру.
– Позвольте сказать, о эмир! О чем вы говорите? Я...?!
– Да, ты!
– Я никогда не посмел бы допустить подобного бесчестного поступка по отношению к своему благодетелю. Это клевета на меня. Вы должны расследовать!..
– Молчи! Поставь печать на фирмане.
Мухаким Ибн-Давуд принял от эмирй печать и трясущимися руками приложил ее к бумаге.
– А теперь верни печать назад!
– свирепо закричал эмир.
– Ты недостоин хранить ее! Эй, Марджан!
В комнату вошел телохранитель эмира.
– Я слушаю, хазрет эмир.
– Ступай и приведи сюда моих палачей Гейдара, Полада
Марджан ушел.
Мухаким Ибн-Давуд, желая спасти себя от незаслуженной кары, заплакал и принялся умолять эмира:
– Пощадите! Мне ничего неизвестно. Я ничего не знаю. Кто-то оклеветал меня. Вы всегда успеете наказать меня, велите сначала произвести расследование.
Но эмир Инанч оставался глух и нем к мольбам катиба. Печать, найденная в комнате его жены, была для него неопровержимой уликой.
Вошли палачи с палками и плетьми, расстелили на полу кожаную подстилку, повалили на нее Мухакима Ибн-Давуда и начали срывать с него одежду. Наконец Мухаким Ибн-Давуд остался в одном нижнем белье. Один из палачей сел ему на Iолову, другой-на ноги.
Эмир приказал:
– Двести пятьдесят палок!
Причитания, мольбы и вопли Мухакима Ибн-Давуда взбудоражили весь дворец. Получив сто двадцать пять палок, Мухаким перестал причитать и лишился чувств. Палки падали на бесчувственное тело.
Жена эмира, услышав крики истязуемого, вошла, как она это делала обычно, чтобы освободить жертву.
Появление ее было неожиданным.
– Кто это? В чем он провинился?
– спросила Сафийя-хатун.
Эмир Инанч гневив и зло посмотрел на жену.
– Этот бессовестный человек осмелился запятнать честь своего благодетеля. Он - предатель! Он посмел вступить в прелюбодеяние с женой своего господина!
Сафийя-хатун подошла к распростертому на полу телу.
– Остановитесь!
– закричала она палачам.
– Разве вы не видите, бедняга умер?!
Палачи прекратили истязание. Мухаким Ибн-Давуд лежал бездыханный.
Сафийя-хатун, внимательно приглядевшись, узнала его.
– Ах, да ведь это бедный Мухаким!
– воскликнула она, хлопнув себя по бедрам.
Эмир Инанч злорадно усмехнулся.
– Да, это Мухаким! Твой желанный Мухаким. Он навлек на себя кару благодаря твоей низкой, презренной любви. Гадкая, грязная женщина! Было бы еще понятно, если бы ты сошлась с благородным, знатным человеком. А то какой-то ничтожный араб! Или это в тебе заговорила арабская кровь?!
Сафийя-хатун стояла ошеломленная. Неужели все это относится к ней?
– Я не понимаю тебя, - сказала она мужу.
– Что ты хочешь сказать? Кто с кем сошелся? При чем тут арабская кровь? Чем она виновата? Объясни мне, для чего ты говоришь все это?
Эмир показал жене печать.
– Спрашиваешь, для чего я все это говорю?
– сказал он с горькой иронией.
– Спроси вот у этой печати. Эта печать оказалась вернее вас всех! Только с ее помощью мне удалось раскрыть предательство, которое продолжалось много лет. Ты, Сафийя, продала честь правителя аранского государства этому презренному арабу, который кормился объедками с моего стола.