Меч над пропастью
Шрифт:
Моцарт сложил губы трубочкой и принялся насвистывать печальную мелодию. Шекспир разгладил мех на груди и произнес:
– У водопада не всегда интересно. Мы придем, Большая Белая посмотрит и скажет: ничего нет, за что давать коричневое сладкое? Нужно идти туда в день, когда в водопаде сияет радуга. А это время еще не наступило.
– Когда же оно наступит?
– Я узнаю.
– Как?
– Я это чувствую. Мы все чувствуем. – Шекспир махнул лапкой в сторону ручья и шалашей на его берегу. – Чувствуют живущие здесь и живущие вдалеке. Потом тот, кто хочет, идет в пещеру к водопаду.
Еще одна загадка, отметила Миллер. Язык, обычаи, а теперь еще вот это… Чувствую!
Возможно, такая чувствительность, несвойственная другим расам Пекла, объяснялась происхождением зверолюдей. Доктор Миллер полагала, что они не являются автохтонами, то есть коренными жителями планеты, и для такой гипотезы имелись основания. Планомерных раскопок на Пекле еще не вели, но первичный палеонтологический обзор был составлен, и эволюцию кьоллов, хеш, шас-га и остальных проследили вплоть до исчезнувших ныне местных обезьян. Однако эти ископаемые гоминиды, как доказали генетические исследования, не были предками зверолюдей. Пушистые пигмеи появились здесь внезапно и очень давно – может быть, прожили на Раху сотни тысяч или миллионы лет, совсем при этом не изменившись. На побережье и в пустыне нашли их черепа и кости очень почтенного возраста; видимо, когда-то они жили у моря и в речных долинах, в краях изобильных и плодородных, но по мере пересыхания материка им пришлось отступить в горную местность. Что касается этой катастрофической засухи, то она объяснялась либрацией планетарной орбиты, неустойчивой в системе двух солнц. Несомненно, Равана знавала лучшие времена, и когда-нибудь они опять наступят, через двадцать-тридцать тысячелетий.
Кто же переправил сюда малышей? Нора Миллер видела в этом руку даскинов, древних повелителей Галактики. Причину их исчезновения не знал никто, но их артефакты сохранились и были весьма заметными, от подпространственных тоннелей в Лимбе до странных квазиживых устройств в необитаемых мирах ветвей Ориона и Персея. Переселение разумной расы, с какой бы целью его ни затеяли, было вполне в духе даскинов – им, вероятно, нравились масштабные проекты. Во всяком случае, предки Шекспира и Моцарта никак не могли добраться до Раваны своим ходом. Миллер поражалась их сообразительности, но понимала, что дистанция от рубил и палок-копалок до звездолетов слишком велика. Изучая их язык, легенды и места обитания, она мечтала наткнуться на следы даскинов – пусть неясные, почти стертые временем, но все же заметные для опытного наблюдателя.
Этот таинственный водопад… возможно, там найдутся какие-то новые артефакты… даже надписи…
Вздохнув, она вытащила тюбик и сняла с него крышку. Шекспир и Моцарт с радостным верещанием протянули к ней пушистые лапки.
В тот день Киречи-Бу не нашел дороги. Вероятно, он нуждался в подкреплении сил и вечером велел забить не детеныша, а молодую самку, но съесть ее не смог, поделился со своими ближними, Птисом и Кадрангой. Пожирая голень убитой, Птис скалился и бросал на Тревельяна благодарные взгляды – хоть не котел с мясом ему достался, но все же что-то перепало. Отвернувшись от этого жуткого зрелища, Ивар обгладывал хвост ящерицы, в котором мяса было много меньше, чем костей. Умом он понимал, что обычаи шас-га – результат скудости пищевых ресурсов и вечной угрозы голодной смерти. Скакуны были не очень плодовиты и из-за отсутствия сочных трав и изобилия воды доились плохо; животный мир пустыни включал змей, ящериц и крыс; убогая растительность могла одарить лишь жесткой травой, корой и листьями кустарника. Поэтому ели все, рассматривая соплеменников
Понимая это разумом, Тревельян, однако, едва справлялся с бунтующими чувствами. При его обширном опыте, вхождение в образ автохтона примитивной расы не составляло проблем; на Осиере он мог прикинуться осиерцем, в Кьолле – кьоллом, на Сайкате – троглодитом-дикарем. Кем угодно, только не тварью, поедающей себе подобных! Зная основательно историю, он знал и то, что человек на такое способен, что, доведенный голодом до отчаяния, он превращается в зверя, и что бывало так не раз, в период Столетней войны, в эпоху Реформации и даже в цивилизованном двадцатом веке, щедром на войны и другие бедствия. Но это мнилось теоретическим знанием о временах давно прошедших, тогда как практика была перед глазами: он видел расчлененный труп, слышал смачное чавканье и вдыхал запах обгорелой плоти.
Анна Веронезе, вспомнил Ивар, Анна Веронезе и ее сомнения. Зачем мы здесь? – спросила она. Вопрос, конечно, риторический, но если задавать его, так именно в данный момент. Очень, очень своевременно – взглянуть на каннибалов и спросить: зачем мы здесь?.. Чего хотим?.. Cпасти росток цивилизации от сокрушительного набега дикарей? Но разве есть сомнения, что эти людоеды-дикари не превратятся с течением лет в другой росток – возможно, более сильный и перспективный? И это значит, что, ограничивая их, уничтожая пусть не людей, не народ, но его устремления, Фонд противодействует прогрессу…
«Если бы мы могли предвидеть будущее!.. Если бы!.. – с тоской подумал Тревельян. – Предвидеть точно, во всех деталях, так, чтобы свести баланс приобретений и потерь, спасенных и погибших… Но коль нам это недоступно, то, быть может, прав Аххи-Сек, Хранитель Осиера? «Вы хотите получить все, – сказал он, – получить побыстрее, тогда как гармония – результат медленного и долгого, очень долгого развития. Вы слишком суетитесь там, где надо ждать, и ваша суетливость всегда оборачивается кровью…»
Ивар представил, как Аххи-Сек сидит под пальмами у своего бунгало, на в общем-то мирном Осиере, и наблюдает за ростом самосознания масс, за естественной поступью прогресса и приближением гармонии. Сюда бы его!.. – мелькнула мстительная мысль. Подсчитал бы, скольких еще убьют и съедят, тоже бы засуетился! Или хотя бы дал дельный совет…
Он лег на землю, закрыл глаза и заставил себя думать о другом. О тайне Спящей Воды, о пленнике шас-га, которого привез Инанту, и о терукси Кафингаре, пропавшем в степи без следа. Где он, что с ним?..
С этой мыслью Тревельян заснул.
Их путешествие продолжалось. За белым рассветом последовал красный, лучи светил нагрели камни и песок, ветер затеял пляску пыльных смерчей, облака – светлое, прятавшее флаер, и несколько темных, – все так же тянулись вслед за караваном. Громыхали колеса повозок, топотали скакуны, текла, уходила на запад иссеченная каньонами и трещинами стена плоскогорья, и чудилось, что облака и низкое желто-серое небо цепляются за ее края. Унылый пейзаж, угрюмая земля, вечно неизменная и страшная, как нравы живущих здесь людей…
Скакавший впереди Кадранга вдруг вскинул топорик и завопил, веля остановиться, – из ущелья, метрах в ста пятидесяти от каравана, выезжали всадники, сбиваясь плотной кучкой. Небольшой отряд, как показалось Ивару, дюжина или чуть больше воинов. Опознать их племенную принадлежность он не смог – расстояние было изрядным, и тень, падавшая от каменной стены, скрадывала детали.
– Вот и наши проводники, – шепнул Тревельян, склонившись к шее своего скакуна. – Выходит, дружок, зря ты беспокоился.