Меч войны

Картер Роберт

— Но я должна спросить: что ты намерен делать с ним?

От злости Мухаммед сжал кулаки.

— Я ненавижу этот рубин! Это — вещь иноземцев. Он действительно проклят и действительно принёс несчастье в наш дом! Я разобью его на осколки, разотру в пыль и развею эту пыль над морскими волнами!

— Позволь заметить, разве рубин не был вверен тебе твоим отцом? Я не знаю, что он поручил тебе сделать с ним.

Он внимательно смотрел на неё, сохраняя молчание, в ярости от того, что она знала не менее его о намерениях Анвара уд-Дина, но играла

роль несведущей.

— Ты не знаешь, очевидно, что мой отец отказался от своих притязаний на трон низама.

— Разве у него были такие намерения? — тихо спросила она.

— Были! — с болью в голосе воскликнул он. — Но после поражения репутация Анвара уд-Дина повержена в прах. Он и мой брат возглавляют жалкие, остатки армии, желая использовать их для помощи англичанам. Они пресмыкаются перед иноземцами! А меня послали сюда, чтобы отделаться от грязного рубина и одновременно спасти обесчещенную шею моего отца от меча. Но ты, конечно, знаешь об этом. Ибо ты — глаза и уши моего отца, и кичишься тем, что понимаешь его разум лучше, чем я.

Голос его был полон горечи. Ясмин отвернулась и продолжила, стараясь не встречаться с ним взглядом:

— Как Назир, так и Музаффар хотят получить рубин из-за его способности разрушить проклятье, лежащее на камне Талвара. Кто из них получит его? И какую цену заплатит новый хозяин?

— Я должен ещё решить, как ответить на эти вопросы.

— Отдай и его Музаффар Джангу, — произнесла она спокойно, — и ты дашь ему преимущество, необходимое в борьбе за Хайдарабад. Если он сможет стать низамом, ему не нужно будет больше претендовать на набобство в Карнатике.

— Довольно! Как смеешь ты пытаться давать мне советы!

Она вновь опустила глаза.

— Я прошу прощения.

— Ты не способна просить прощения! — сказал он, приблизив к ней своё лицо. — Ты не знаешь, что такое искренность! Ты играла со мной все эти годы! Почему, Ясмин? Почему ты ненавидишь меня?

— У меня нет к тебе ненависти! Но я никогда не смогу полюбить тебя.

— Ты предпочитаешь общество этого грязного феринджи! Ты — моя жена!

— Мухаммед, я принадлежу сама себе!

Он бросился на неё, как тигр, и левой рукой ударил по лицу с такой силой, что она оказалась на полу.

— Тогда иди к нему! Иди к нему! Бери его!

Ясмин молча поднялась и вышла из зала обратно к зенане, ужасный прерывистый плач Мухаммеда Али Хана преследовал её.

Сокольничий Салим был небольшим, сухопарым мужчиной за сорок лет, очень светлокожим, с серовато-зелёными глазами. Он был черкесом из земли, расположенной за Персией, на дальнем севере, и ухаживал за птицами Асаф Джаха уже двадцать лет.

Хэйден принял у него ястреба и взялся за путы, прикреплённые к лапам птицы. Он впервые ощущал впечатляющую мощную хватку птичьих когтей на своей руке и тот вес, которому противостояла его рука, поддерживающая птицу. Салим расплылся в гордой улыбке, как человек, полностью увлечённый своей профессией.

— Вам нравится

Рукайя? — спросил он.

— Он превосходен. И довольно тяжёл.

— О нет! Не он, а она, сахиб!

Хэйден поднял брови, поражаясь величественности птицы и совершенству её оперения. Он взглянул на Ясмин; прошло уже более недели, и опухоль на её лице прошла, остался лишь пожелтевший синяк на щеке.

Он повернулся опять к Салиму:

— Сколько ей лет?

— Два года и три месяца, сахиб. В Индостане много видов охотничьих птиц. Все они либо длиннокрылые, которые убивают в воздухе, как соколы, либо короткокрылые, которые убивают на земле, как ястребы. Моя прекрасная Рукайя — сокол, она убивает в воздухе, сахиб.

Он перевёл взгляд на Ясмин, затем — обратно на сокольничего.

— А можешь ты сказать, глядя на птицу, как она убивает?

— Да, сахиб. Это можно сказать, потому что сокол имеет тёмный глаз, а у ястреба глаз всегда жёлтый. — Салим умело расправил крыло, и птица скрипуче крикнула на него. — Смотрите, второе перо на крыле — самое длинное. Значит, это точно — сокол.

— Обучение охотничьей птицы требует бесконечного терпения, — сказала Ясмин, восхищаясь птицей. — Сокольничий должен выбрать точный момент, когда можно взять молодого соколёнка из гнезда, как раз когда коричневые перья заменят пух. Возьмёшь раньше — и соколёнок никогда не научится охотиться как надо; возьмёшь позже — и он будет легко возвращаться к диким привычкам.

Хэйден повернулся и посмотрел в её глаза, отмечая опять их воронёную темноту и думая, что в одной из предыдущих жизней Ясмин-бегума должна была обязательно быть соколом.

— Бегума говорит очень верно, — радостно проговорил Салим. — Если соколу дать свободу и верить, что он вернётся на закате к своей кормушке, он никогда не подведёт.

Доска кормушки была изборождена когтями многих поколений птиц. Обрезки кровавого мяса и остатки сырых яиц привлекали массу мух.

— Когда соколы подрастут, мы даём им маленьких птиц или кроликов, чтобы они учились распознавать добычу. Каждый день месяца, на рассвете и на закате, необходимо класть сюда пищу. Пунктуальность — самое главное, сахиб, и соколу никогда нельзя позволять уносить отсюда добычу. В это время его ловят, надевают колпак и начинается обучение. Сокол, который дважды не получит здесь пищу, несомненно, начнёт убивать для себя.

Птица была, очевидно, обеспокоена видом доски и начала бить по ней крыльями. Он передал её назад Салиму, и тот посадил сокола на шест.

— Ты, должно быть, очень опытный, Салим.

— Это долгое и трудное дело, сахиб, провести такую птицу, как Рукайя, через обучение. Но хорошую, горячую птицу, которая с самого начала показывает характер и стремление к битве, приручить бывает проще.

Ясмин смотрела на птицу с восхищением.

— Один нетерпеливый поступок, — сказала она, — и сокольничий может испортить труд многих недель. Эти птицы любят, когда их гладят пёрышком и шепчут им что-нибудь нежное.