Мечи Дня и Ночи
Шрифт:
Скилганнон, точно скованный зимним холодом, вспомнил слова Гамаля:
«Она, как и мы с тобой, Возрожденная. Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила... Мы сЛандисом глубоко проникли в науку древних, чтобы дать ей бессмертие. Так мы создали Вечную».
Теперь он понял все. Ландис Кан нашел кости Джианы, королевы-колдуньи, и воскресил ее. Она тоже скиталась в Пустоте. Джиана, любовь всей его жизни, и есть Вечная. Скилганнон задрожал, тошнота подступила к горлу.
«Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила».
Залог ее бессмертия — способность
Чувства Скилганнона не поддавались описанию. Джиана жива! Он может найти ее, быть с нею, изменить судьбу, разлучившую их.
— В своем ли ты уме? — промолвил он вслух. Женщина, которую он любил, была пылкой отважной идеалисткой. Вечная — это вампир, по чьей вине мир погрузился в хаос и ужас. — За что ты продолжаешь мучить меня? — вскричал Скилганнон, глядя в ночное небо. — Кетелин говорил, что ты бог всепрощения и любви, а ты упиваешься мщением.
Им овладел гнев, слепой и нерассуждающий. Разве не пытался он искупить свои прегрешения? Он поступил в монастырь и учился следовать путями Истока — но кто же, как не Исток, послал к воротам монастыря толпу, грозившую смертью смиренным инокам?
— Всю мою жизнь ты преследовал меня, истязая и убивая всех, кого я любил. — Доброго лицедея Гревиса, садовника Спе-риана и его жену Молаиру замучил до смерти Бораниус. К Джиа-не подсылали наемных убийц. Вся прошлая жизнь Скилганнона была запятнана насилием и войной. Теперь его снова втягивают в войну, где может погибнуть столько невинных.
В первой жизни он сражался с темными силами, которые грозили его принцессе. Теперь принцесса сама стала темной силой, а ее жертва — живое подобие той принцессы, которую он любил.
Изнемогая от жестокой иронии своего положения, он прокричал звездам:
— Проклинаю тебя всем своим существом! — Излив в этом вопле свой гнев, он почувствовал опустошение и огромную усталость.
Он хотел уже вернуться к Хараду, когда услышал в лесу какой-то шорох. Мечи будто сами собой прыгнули ему в руки. Кусты зашевелились, и из них вышла Аскари-охотница со своим гнутым луком, в штанах из мягкой кожи, в замшевой бахромчатой безрукавке поверх зеленого камзола. Темные волосы придерживал тонкий серебряный обруч.
— Ну что, успокоился? — спросила она. — Или все еще хочешь меня обезглавить?
— Что ты здесь делаешь?
— Иду вместе с вами к Ландису Кану. Или без вас, разница невелика.
— Ставут с тобой?
— Нет. Он поехал обратно на север. Деревенские ушли с ним. Надеюсь, там найдется для них безопасное место.
— Таких мест нет нигде, — сказал Скилганнон.
— Киньон говорит, что жизнь — это путь в один конец, — пожала плечами Аскари. — Все когда-нибудь умирают.
— Не все, — заметил он с грустью.
Ставут хотел ехать с Аскари и испытал разочарование пополам с облегчением, когда она отказалась. Горечь разлуки смягчалась мыслью, что теперь
Солнечным днем он в сопровождении двадцати двух крестьян тронулся с горному перевалу. К изумлению и радости Ставута, джиамады не тронули его лошадей и не распотрошили его повозку. Скороход и Ясный так и стояли в загончике у кухни Киньона. Когда Ставут перелез через низкий забор, Скороход затрусил к нему, а Ясный притворялся, будто его не видит, пока хозяин не начал гладить Скорохода и чесать ему нос. Тогда Ясный мигом подошел и стал тыкаться Ставуту в грудь.
— Да-да, я обоим вам рад, — сказал купец. — Только не будем нежничать, это неприлично.
Утром, когда он взобрался на козлы, ему показалось, что мир изменился к лучшему. Товары, которые он вез в Петар, придется сбывать по дешевке в Сигусе, где он и покупал их, но этот убыток не грозит ему разорением. Гораздо важнее то, что он жив, здоров и может дышать свежим горным воздухом. Ему хотелось петь, и он запел бы, если б не бредущие за повозкой беженцы. Пока только Скороход и Ясный имели случай оценить его пение, хотя «оценить», пожалуй, не совсем верное слово. Ясный при звуках хозяйского голоса начинал громко пускать ветры. «Впрочем, это он, возможно, пытался мне вторить», — с усмешкой подумал Ставут.
— Я гляжу, тебе весело, — сказал сидевший в повозке Кинь-он. Он уже выздоравливал, но был еще слаб для пешей ходьбы по горным дорогам.
— Весело, да. Ты там не очень ворочайся — в повозке есть хрупкие вещи.
Несколько раз они останавливались отдохнуть. Одни селяне тащили свои пожитки за плечами, другие везли на тачках. Лошадям тоже доставалось — в фуру загрузили съестные припасы на десять дней. В одном месте Киньону пришлось слезть, а Ставут выбросил на дорогу самые тяжелые ящики, мешки и бочонки, но даже и тогда кони с трудом одолели последний подъем. Груз водворили назад и после привала двинулись дальше.
К вечеру первого дня они достигли наивысшей точки перевала и стали спускаться в лесистую долину, где Ставуту уже доводилось останавливаться на ночлег. Там, он знал, есть вода, хорошая трава, а в каменистой лощине можно разжечь огонь, невидимый даже вблизи.
Костров развели целых три, и путники стали устраиваться на ночь. К восходу луны в воздухе запахло поджаренной ветчиной, на сковородках зашипела яичница с ломтями хлеба. К Ставуту подошел молодой Арин, высокий и пригожий, но с подбитым глазом и рассеченной губой. Присев рядом на корточки, он осведомился:
— Долго нам еще быть в пути?
— Дней десять, а то и больше. Горные дороги трудные.
— А не опасно ли здесь?
— Безопаснее, чем в деревне, — пожал плечами Ставут, — но здесь, говорят, бродят беглые джиамады. Я встретил нескольких на пути сюда. Но на прибрежной дороге нам должны встретиться Легендарные. Если повезет, они проводят нас до самого Сигуса.
— Мы никогда еще не были в Зарубежье, — с тревогой признался Арин.
— Большой разницы нет. Там, как и здесь, одни пашут землю, другие торгуют. Сигус — город Легендарных, поэтому там, хвала Истоку, джиамадов нет и войны тоже.