Мечник из Дайо

Орвилевский Владислав

– Отряд то был, в Лаэнхарте созданный королевским домом, нам даже сам отпрыск Сириусов перстни эти жаловал.

– А ты там почём оказался? – удивлённо вопрошал Богород.

– Долго рассказывать.

– Благо, у нас есть время, – не унимался псарь.

– Значит, в другой раз, – отрезал Эртур.

– Ладно уж. – Тот раздосадовано махнул рукой. – Валяй тогда хоть про отряд свой.

– Коли про отряд, то дело было так. Мне неизвестно, какими людьми и по каким причинам, но волею короля были собраны тринадцать воинов с территории бывшей империи. Кто был на службе солдатом, кто славился воровским искусством, иные слыли благородными рыцарями. – Эртур усмехнулся. –

Первоклассный медик – выпускник Ордэнской Академии, талантливый лучник из Грейтвудcких лесов. Словом, люди были подобраны тщательно. Такой отряд мог быть эффективным подспорьем там, где надо было королю. Именем этим нас королевский советник обозвал, говорят, он колдун, тогда я, конечно, не верил, а вот сейчас… но не о том речь.

– А что сейчас?

– Неважно. – Эртур скривился.

– Так а Белый Крест почему?

– Это я позже узнал. Говорят, что по давним преданиям, сотни лет назад корабли праотцов прибыли с предком первого императора, мол, у того на пальце подобный же перстень сиял. Ну, полно, Богород, прекращай бередить.

Старик недовольно чмокнул, но послушал, вновь принявшись беседовать с собакой. Спустя утомительные часы езды они заехали в лес. Деревья были неимоверно высоки, а густые хвойные кроны скрывали свет, кроме того, луна пряталась за громоздкими облаками. Пришлось достать факелы.

– Onte rivo pъero, onte vэvi faii, – едва слышно проговорил Эртур, работая кресалом и кремнем. Через минуту лён начал тлеть, и он обвернул его вокруг факела заготовленной заранее паклей. Вся конструкция была вымочена в масле, которого, к несчастью, оставалось не так много. Пламя тихонько занялось. Рассеяв мрак, Эртур слегка дёрнулся от неожиданности, видя отражение пламени в выпуклых белесых глазах попутчика. Вспомнился ледяной старик на перепутье.

– Так-то лучше, юноша, – сказал Богород. – Ловко ты с огнивом обращаешься.

– В горах бывает холодно.

– Что же ты там делал? – Глаза псаря сверкнули.

– Созерцал, можно сказать.

– Это не в тех ли горах, к которым мы путь держим?

– Да, война, что посеяла столько горя, опустошения и скверны, пришла к нам именно с гор.

– Стало быть, и Белый крест там побывал? – Псарь ехидно ухмылялся уголком губ.

– Так оно и было. Доживём до завтра, я могу оказаться в настроении травить байки.

– Это славно. – Старик повернулся к собаке, сделал какие-то жесты в потёмках, на что та довольно гавкнула.

К вечеру они организовали импровизированную землянку внутри серьёзных размеров бурелома. Корень крупного дерева был вырван с землёй так, что под ним можно было спать. Вокруг было много мха, растущего на сокрушённых ветром стволах. Снега почти не было. Даже впотьмах можно было видеть какие-то грибы, растущие рядом, псарь непременно ими заинтересовался. Ездовые животные недоверчиво обнюхивали друг друга, в то время как Дива бесновалась у них среди ног, рискуя попасть под копыта, Богород то и дело прикрикивал на неё, но старая борзая не отзывалась.

– Глухая стала, зараза, – говорил старик, срезая грибы небольшим ножом.

Когда же собака повернулась к хозяину, тот сделал пару невнятных жестов, после которых та смиренно легла рядом, высунув язык. Эртур погладил её по жёсткой чёрной шерсти. «Сколько ж ей лет? – подумал он, прикинув, какой путь она проделала за день».

– Как она понимает? – поинтересовался Эртур, попутно складывая крупные камни в кострище.

– Давно научена. Не слышит уж ни черта, но жесты помнит. Так у нас и вышло, что я глаза потерял, а она – уши. Дополняем друг дружку на старости

лет.

Эртур понимающе хмыкнул:

– А лет тебе сколько, Богород?

– Столько не живут, юноша.

– Секретом на секрет? Моё почтение.

– Глядишь, завтра у меня будет настроение о возрасте толковать, – самодовольно прыснул псарь, складывая охапку пятнистых жёлтых грибов рядом с кострищем.

Следующий час они занимались обустройством ночлега. Собирали мох, дрова, у Богорода с собой оказался небольшой котелок, который он торжественно достал из мешка. Эртур бродил, периодически улыбаясь. Впредь он был не столь обременён наличием спутника. Не так и плохо оказаться в глуши с человеком, который настроен дружелюбно. К тому же, можно было рассчитывать на Диву и спокойно сопеть. Обоняние собака ещё не потеряла.

– Похлёбка почти готова, чего ты там? – кричал старик уставшим голосом.

– Дело важное, погоди, – ответил Эртур, вешая между деревьями едва заметную леску, на которой располагались небольшие медные колокольчики, слегка покрытые коррозией. «Спасибо, Марло, до такого я бы сам не догадался, – сказал он про себя».

Он закончил с приготовлениями, после чего вернулся к костру.

– А как я могу быть уверен, что не умру от этих грибов? – спрашивал Эртур.

– Никак, – отвечал псарь, помешивая оловянной ложкой съестное, томящееся в чёрном котелке. Он подул на ложку, попробовал. – Ты можешь лишь довериться моему опыту и искусству, но учти, я слепну, а потому мог их спутать с похожими ложными грибами – те точно ядовиты. У меня как-то сноха приготовила такие, с нужника лет пятьдесят не слазил, думаешь, отчего я такой старый и до сих пор не помер?

– А что, если ты слепнешь от таких грибов? – говорил Эртур, вороша угли веткой.

Старик развёл руками, забрызгав каплями с ложки Диву, та мгновенно встрепенулась, изойдя жалобным лаем.

– Прости, дорогая, – обратился к ней с жестом старик. – Что до грибов. – Он тыкнул ложкой в Эртура. – Они, по крайней мере, вкусные.

– Поверю на слово.

Псарь не соврал – блюдо оказалось до того приятным, что запах его даже рвался заглушить ядрёную смесь из псины, лошадей и немытых тел. Попытки были тщетными, но за старание Эртур мысленно поблагодарил похлёбку, попутно несбыточно погрезив о бане.

Сон никак не хотел приходить, мысли о Кресте раз за разом опутывали сознание, не желая отпускать. Когда же их удалось отпугнуть, сон грузной наковальней обрушился на голову Эртура, явя собой следствие размышлений о прошлом. Обрывистые сновидения сменялись одно за другим, то и дело неукоснительно чеканя знакомыми образами. Лица мёртвых заставляли просыпаться в холодном поту, а затем вновь безропотно проваливаться в этот склеп мыслей, обрамлённых тревогой и ужасом.

Эртур по прошествии времени совсем отчаялся в своём самозабвенном и тщетном старании убежать от прошлого, нити которого незримо тянулись рядом, куда бы он не свернул. Велико ли было именно его горе? У него не было ответа, однако он точно знал, что для его душевных весов этого оказалось достаточно. Когда война низвергла все его простецкие, но такие необходимые человеку блага, нечто внутри сломалось, свернулось в тёмный клубок ненависти, обиды и отчаяния, а после испарилось, оставив зияющую дыру, пустота которой поглощала и манила, веля отринуть привычный мир. Но нечто ещё двигало Эртура из ниоткуда и в никуда, будто бы без его ведома. Как безликий раб, управляемый извне, он повиновался невидимой плети, заставляющей его зарабатывать на хлеб мечом, ведь кроме этого он нигде более и не преуспел.